«Я знал, что когда-нибудь все это кончится»

Дело Юрия Дмитриева

Юрий Дмитриев — краевед, историк и правозащитник. Известен, в частности, тем, что в 1997 году нашел массовое захоронение жертв репрессий 1930-х в карельском местечке Сандормох — там на площади в 10 гектаров находились останки более 9,5 тысячи человек. В декабре 2016 года его арестовали. По версии обвинения, с 2008 по 2015 год Дмитриев фотографировал приемную дочь (сейчас ей 12 лет) без одежды — для изготовления порнографии; развратные действия, по версии обвинения, заключалась в самом фотографировании. Защита Дмитриева говорила: он делал снимки, чтобы социальные службы могли убедиться: на теле ребенка нет синяков. Суд над Дмитриевым начался в июне и проходил в закрытом режиме. В декабре 2017 года экспертиза не нашла в фотографиях порнографии, и суд принял решение освободить Дмитриева под подписку о невыезде с 28 января 2018 года (Дмитриева отпустили на сутки раньше —27-го). В «Мемориале» Юрия Дмитриева признали политзаключенным. В его поддержку выступали музыкант Борис Гребенщиков, режиссер Андрей Звягинцев, поэт Лев Рубинштейн, писатели Дмитрий Быков и Людмила Улицкая.

* * *

Давать комментарии по сути дела до вынесения приговора Юрию Дмитриеву нельзя — в том числе, потому что процесс проходит в закрытом режиме

— Вы вошли домой., какие ощущения?

— Будто из экспедиции вернулся. Только не совсем обычной.

— А как к вам относились в СИЗО? Все-таки такое резонансное дело.

— Так, давайте без экивоков. Не резонансное дело, а подлые статьи, мягко выражаясь — вот что главное. Они очень не уважаемые и в тюремном сообществе тоже.

Но с другой стороны, мне наверное повезло, что меня не закрыли с «первоходами», то есть, с теми, кто только-только попал в тюрьму, в так называемый ПФРСИ [помещение, функционирующее в режиме следственного изолятора]. А со мной были уже люди более опытные, они понимают, что в жизни бывает всякое, верить на слово бумажкам официальным не стоит, а надо сначала спросить человека, за что он заехал. Спрашивали, что, чего, как. Как было, так и ответил.

— То есть никакого особенного отношения из-за статей к вам не было?

— Нет-нет, абсолютно. Когда в Москве меня поместили в Бутырку, прибежал оперативный работник — у меня в [сопроводительных документах] сопроводиловке было написано, чтобы сажать в одиночную камеру. Видимо, чтобы не болтал языком. Но он прибежал и сказал: «Все одиночные заняты, в общую пойдешь?» Я говорю: «Если не слишком большая, то пойду».

Ну, конечно, первые десять минут после того, как зашел в камеру, меня расспрашивали, по каким статьям. Я сказал. А мне в ответ: «Что-то по жизни, мужик, с тобой не все гладко». Я говорю: «Все гладко. Если что, [спрашивайте] справляйтесь там, где надо». Справились. Все хорошо.

— Вам писали с воли в СИЗО?

— Да.

— Сколько писем пришло, сколько ответов написали?

— Ну, я старался отвечать если уж не всем, то, хотя бы тем, кто конверт прислал. [Дочь] Катерина тоже конверты передавала, но когда они заканчивались, было сложно — много писем. Я их забрал с собой, кому не успел [ответить], у меня на каждом письме отмечено, когда оно получено. Поэтому кому я не успел ответить — это будет чуть-чуть попозже. Отвечу, никого не забуду, каждому скажу спасибо. Действительно, это очень здорово, когда приходят письма. Мои, скажем так, товарищи-сокамерники по-доброму завидовали.

— Как вы отреагировали, когда месяц назад узнали, что 28 января вас отпустят?

— Я как-то к этому состоянию несвободы не то, чтобы привык — к этому привыкнуть невозможно… Но я достаточно терпеливый человек. Я знал, что когда-нибудь все это кончится. Кончится 28 января — хорошо. Или кончится, допустим, 3 марта — тоже хорошо. Как-то так. В Сербского (в январе 2018-го по решению суда Дмитриева направили на психиатрическую экспертизу в институт Сербского — прим. «Медузы»)? Ну хорошо, до потолка не прыгал от радости. Ну, вам хочется — везите. Расхотелось — ну привезли обратно.

— Теперь в суд прямо из дома ходить будете.

— Не ходить, а ездить. (Обращаясь к дочери) Только потом машину отгонишь [от суда домой], если что…