«Иррациональное чувство — патриотизм»
Олег Орлов с статье «Иррациональное чувство — патриотизм», опубликованной на сайте "Новая газета" 10 апреля 2015 года.В среду 8 апреля 2015 г. в Музее и общественном центре Сахарова обсуждали лекцию Сергея Ковалева «Заметки о патриотизме». С краткими комментариями выступили политолог Татьяна
Олег Орлов с статье «Иррациональное чувство — патриотизм», опубликованной на сайте "Новая газета" 10 апреля 2015 года.
В среду 8 апреля 2015 г. в Музее и общественном центре Сахарова обсуждали лекцию Сергея Ковалева «Заметки о патриотизме». С краткими комментариями выступили политолог Татьяна Ворожейкина, профессор НИУ ВШЭ Владимир Лукин, член правления Международного общества «Мемориал» Олег Орлов, правозащитник, президент Американского Фонда Сахарова Алексей Семенов и член политкомитета «Яблока» Виктор Шейнис. Из пятерых выступавших четверо были, в общем, в своих оценках согласны с Ковалёвым, который утверждает: «патриотизм в современном мире — «рудиментарный признак». Единственным последовательным защитником понятия «патриотизм» выступил Олег Орлов. Публикуем текст его выступления.
* * *
Олег ОРЛОВ.
— Сергей Адамович, мне трудно вам оппонировать. Трудно, потому что ваша лекция, с моей точки зрения, блестящая. Трудно и потому, что по очень широкому кругу вопросов мы с вами — единомышленники. Потому, наконец, что вы для меня были и остаетесь Учителем. Но, тем не менее, попробую.
Сначала — с чем я согласен.
Было бы странно, если бы я не согласился с тем, что вопросы международной интеграции в современном мире — важнейший круг проблем, требующих решения. Эти проблемы поднимали многие мыслители, включая Андрея Дмитриевича Сахарова. Глобализация экономики, глобализация экологических проблем, наличие оружия массового поражения — все это делает интеграцию вопросом выживания человечества.
Я согласен с тем, что патриотизм — понятие, насыщенное эмоциями и не имеющее никакого правового оттенка. Я согласен и с тем, что на патриотизме пышно цветут политические спекуляции. Благодаря бьющим через край эмоциям тему патриотизма подчас очень трудно обсуждать спокойно и с взаимным уважением.
Согласен я и с тем, что патриотизм, то есть «любовь к отечеству, к родине» — чувство иррациональное, и, по-видимому, имеющее корни в биологии: во врожденном поведении защиты своей стаи, своей территории. Чувство, наследованное человеком от его дочеловеческих предков. Впрочем, также как и более общее понятие — «любовь».
С чем не могу согласиться, — так это с тем, что патриотизм в современном мире — это рудиментарный признак, то есть признак, унаследованный нами от предков, но утративший в процессе эволюции свое значение. На мой взгляд, патриотизм и в современном мире играет заметную роль. Роль отнюдь не только отрицательную: наоборот, патриотизм и сейчас помогает бороться с тоталитаризмом, защищать человеческие сообщества, препятствует тому, чтобы целые страны безнадежно погрузились во мрак.
Попытаюсь привести некоторые примеры.
Сергей Адамович, представляя свою систему доводов и рассуждений, вы выстаиваете четкую и однозначную оппозицию: «эгоистический патриотизм — против благого единения человечества».
При этом я уверен, что, говоря о единении человечества, вы по умолчанию имеете в виду проект интеграции, основанный на принципах современной демократии и неукоснительного соблюдения прав человека. Опять же соглашусь: это именно тот реальный процесс, тот вектор движения, следуя которому человечество и может выжить.
Зачатки этого интеграционного процесса привели к созданию ООН. Более последовательно этот процесс проявляется в работе разнообразных международных механизмов, призванных защищать права человека. Впрочем, и ООН, и действующие в его рамках конвенционные механизмы несут в себе ущербность, вызванную «родовой травмой». Дело в том, что эти институты и механизмы создавались государствами, в совсем абсолютном большинстве не желающими всерьез поступиться хоть толикой собственного суверенитета. В итоге эти институты и механизмы либо очень слабы, либо действуют по принципу торга между государствами.
Более действенный интеграционный процесс, основанный на принципах демократии и прав человека, осуществляется в Европе. Наша страна была в определенной мере включена в него, — но, к сожалению, никогда не была всерьез готова в нем участвовать.
Тем не менее, этот вектор движения был обозначен.
В системе координат, выстроенной таким образом, ваши оценки были бы верны: «Есть единственная торная дорога интеграционного процесса, но на его пути стоят эгоистические интересы государств, включая и те государства, которые мы называем “западными”. Интеграции мешают эгоистические интересы политических и экономических элит. А эти элиты очень часто в своих интересах спекулируют на понятии патриотизма».
Но, как мне представляется, реальная картина заметно сложнее.
Интеграционная модель, в основе которой лежат принципы демократии и прав человека, — отнюдь не единственная в современном мире. Были и есть иные интеграционные модели, а могут возникать и новые.
Совсем недавно ушел в прошлое коммунистический интеграционный проект, — проект, конечно же, утопический, однако ему в жертву были принесены многие миллионы жизней.
В конце прошлого века, после краха коммунистического интеграционного проекта, многим казалось, что человечество достигло конечной точки социокультурной эволюции человечества. Казалось, что завершился длительный период идеологических противостояний, глобальных революций и войн. Фрэнсис Фукуяма даже провозгласил в одноименной работе «Конец истории». Если бы это утверждение было верно, тогда можно было бы сказать, что эгоистический патриотизм стоит на пути становления человеческого сообщества как единого целого. Тогда и только тогда можно было бы ставить вопрос: «Не стал ли патриотизм уже рудиментарным признаком?»
Но ведь одновременно, — как раз в конце прошлого века, — все мощнее начал проявляться альтернативный интеграционный проект: проект тоталитарного фундаменталистского радикального исламизма. Сторонники этого проекта относятся к идее патриотизма не менее враждебно, чем другие «интеграторы» — коммунисты в годы молодости своего объединительного проекта.
Радикальный исламистский проект так же претендует на всеобщность, как и коммунистический, и демократический проекты. Он нацелен на то, чтобы, в конце концов, охватить весь земной шар, переустроить жизнь всего человечества. Это проект нельзя недооценивать. Его проявления многообразны.
Видимое пугающее проявление этого интеграционного проекта — так называемое Исламское государство на территории Ближнего Востока, которое распространяет своё влияние на новые и новые регионы, включая и российский Северный Кавказ.
Но это лишь один из ликов исламистского интеграционного проекта. Понятно, что в таком виде этот проект неприемлем для большинства мусульманского мира. Однако радикальный исламистский проект все равно будет обладать громадной притягательной силой для миллионов людей, — так же, как ранее был притягателен коммунистический проект. И если сегодня исламисты будут разбиты в Сирии, Ираке, Ливии, их дело всё равно возродится в каком-то ином виде в другом регионе.
Мы видим, как вместо «конца истории» в мир пришла «война цивилизаций».
Похоронить радикальный исламистский проект вряд ли можно с помощью одной лишь военной силы. Лично я полагаю, что окончательно остановить его сможет лишь мощный интеллектуальный реформаторский импульс, исходящий из самого исламского мира. Я уверен, что это произойдет, — раньше или позднее.
Но до тех пор надо как-то противостоять этому злу, продолжающему наступление. Противостоять, в том числе и силой. Внешняя интервенция вряд ли способна сыграть в этом решающую роль. Вряд ли можно надеяться на успех без активного сопротивления самих жителей тех стран, где пытается укорениться этот новый тоталитаризм.
И тут как раз нельзя недооценивать роль того самого отнюдь не «рудиментарного» чувства — патриотизма.
Пример — патриотический порыв, охвативший Иорданию после обнародования страшных кадров казни пленного иорданского летчика.
Другой пример — патриотизм жителей курдских территорий Ирака, путем больших жертв остановивших наступление радикальных исламистов.
Люди не хотят отдать свою Отчизну в руки фанатиков. Не хотят менять привычный им образ жизни. Не хотят отказываться от святынь, которым поклонялись их предки. Они не хотят, что бы их жизнями распоряжались чужаки. Люди объединяются против вторгшихся чужаков.
Возможно, это, как вы говорите, «примитивный патриотизм». Но это отнюдь не рудиментарный признак, поскольку не утратил свое значение для выживания, для спасения от исчезновения с лица земли больших общностей людей. И тут нельзя не вспомнить о другой эпохе и о роли других патриотизмов — литовского, польского, украинского и т. п., — в деле противостояния советскому тоталитаризму в ХХ веке. Как видим, и ХХI-м веке эта роль патриотизма в противостоянии тоталитаризму отнюдь не исчерпана.
Теперь попытаюсь показать значение патриотизма в современном мире с еще одной стороны.
Многим либералам свойственно представление, что для большинства людей свобода сама по себе ощущается как благо. Что в условиях предоставления свободного выбора человеку обычно свойственно выбирать путь к бОльшей свободе. Увы, это утверждение не соответствует действительности. Доказательство тому — и события «арабской весны», и новейшая история России. Люди, воспитанные в условиях разных культур, разных исторических традиций, делают в итоге разный выбор. Выбор этот может быть сделан отнюдь не в пользу свободы и равенства прав, — но, наоборот, в пользу стабильности и иерархичности общества. Ощущение своей причастности к великой силе, пусть в качестве маленькой пылинки, может оказаться для людей значительно ценнее, чем возможность свободно осуществлять выбор своего жизненного пути.
Я не утверждаю, что определенным культурам или странам имманентно присуще то или иное отношение к свободе и правам человека. Думаю, что в этом аспекте возможна постепенная эволюция, или даже резкие изменения в результате накопления внутренних мутаций на фоне благоприятствующих этому внешних условий.
Я уверен, что, в конечном счете, неизбежно выигрывают общества, выбравшие движение в направлении свободы.
Но, к сожалению, история нашей страны раз за разом, из века в век идет по кругу. Краткие прорывы в направлении свободы и общественного самоуправления сменяются значительно более длительными периодами рабства и произвола власти.
И сейчас большинство народа моей страны предпочитает свободе и осуществлению собственных прав иное — «крымнаш», «поднятие с колен», «назад к славе и империи». Люди называют это патриотизмом. У меня нет оснований ставить это под сомнение. Если большинство моих сограждан так считает, путь так и будет: это их патриотизм. Власть не просто использует, но культивирует эти настроения. Возникает положительная обратная связь: власть манипуляциями добивается истерической поддержки своих безумных действий. Но, получив такую реакцию, власть вынуждена ей соответствовать, и уже не может остановиться. Истерика нарастает. Система теряет устойчивость.
Страна в очередной раз идет по пути к несвободе.
Что же в этих условиях делать меньшинству, которому не нравится это направление движения?
Если следовать Вашему, Сергей Адамович, утверждению, что патриотизм есть признак рудиментарный, и ставить на первое место чувство причастности к человечеству, — что тогда будет удерживать меня в этой стране? В таком случае лучше я честно послужу человечеству в другом месте. В том месте, которое я выберу с помощью рациональных оценок. Если, конечно, меня там примут. Но ведь там тоже живут люди, ставящие на первое место благо человечества, а не своей страны. Они постараются помочь въехать к ним всем страждущим, — без учета интересов уже их собственной страны. Помогут и мне, — в числе прочих.
Так и происходит. Из стран, где свобода подавлена, идет отток людей, — в том числе и тех, для кого являются ценностью свобода и право выбора. У меня нет ни малейшего желания осуждать этих людей. Это их право, — тем более, что часть из них делают это вынужденно.
Но что будет, если этот процесс будет доведен до логического конца? Итог — дальнейшая страшная поляризация мира.
Там, где свобода подавлена, вовсе не останется тех, кто её ценит и готов за неё бороться. Там мрак будет лишь сгущаться, — уже безо всякой надежды на саму возможность изменения: некому будет поддерживать те ростки нового, которые все же будут постоянно возникать в обществе и в культуре. Любые положительные «мутации» будут гибнуть. В результате будет просто невозможна эволюция такого общества в направления свободы.
На что осталось бы надеяться нам в России в случае такого развития событий?
На внешнюю интервенцию, которая принесет в нашу страну извне демократию и права человека?
Я ни в малейшей степени не верю в плодотворность такой гипотетической интервенции. Невозможно извне насадить демократию и права человека в нашей стране. Моя страна нуждается во внешнем давлении, — но изменить её могут только изнутри сами граждане России. Но что будет, если уедут все, кто готов что-то менять?
К счастью, есть такое абсолютно иррациональное чувство, как патриотизм.
Что иное может заставить остаться и пытаться бороться «за успех нашего безнадежного дела», — и в России, и в других странах, похожих на неё? Вряд ли какие-то логические рассуждения. Только иррациональное чувство.
Говоря о таком патриотизме, я имею в виду патриотизм, описанный Лермонтовым, которого Вы же сами цитировали в Вашей лекции.
Он говорит о Россия: «…страна рабов, страна господ. / И вы, мундиры голубые, / И ты, послушный им народ».
И одновременно: «Но я люблю — за что, не знаю сам — Ее степей холодное молчанье,/ Ее лесов безбрежных колыханье,/ Разливы рек ее подобные морям./ <…> И в праздник, вечером росистым,/ Смотреть до полночи готов/ На пляску с топаньем и свистом/ Под говор пьяных мужичков».
Это и есть любовь к Отечеству, а не к «его превосходительству».
Абсолютно иррациональное чувство.
Но лишь на него надежда.