Есть и высший суд?

Ничего не происходит. Так может показаться по прочтении нашего очередного, весеннего бюллетеня. Или почти ничего не происходит. Точнее, — того, что, казалось бы, должно свершиться. Только тишина, скрип и шелест, — то ли пера по бумаге, то ли принтера. Это работает воспетое русской литературой отечественное делопроизводство.

Два года длится «большое ингушское дело». Идут суды. В судах свидетели и «потерпевшие» опровергают материалы дела. Нет, они, «силовики», не пострадавшие. Нет, никто не организовывал беспорядки. Дела возвращают на повторное рассмотрение. Подследственных переводят из тюрьмы под домашний арест. И сроки кому-то дают «до отбытого».

Казалось бы, есть надежда на справедливость. На самом деле нет: дела рядовых участников протеста возвращают в первую инстанцию, чтобы в каждом решении был записан политический мотив и роль «организаторов протеста». А тех, кого из тюрьмы выпустили, возвращают обратно.

И всё это — по событиям марта 2019 года в Магасе, когда волнения породили действия властей и силовиков, а те самые «лидеры протеста» как раз пытались людей успокоить и разрядить ситуацию. Итог — тщательно подготовленный процесс, более масштабный, чем московское «болотное дело». Потому что, наверное, не может быть протеста стихийного в этом лучшем из миров. И не может быть протеста мирного. А если есть, то — бунт по наущению горстки смутьянов, представших теперь перед правосудием! Скрипи, скрипи перо…

Совсем рядом, в Чечне, всё тихо. Никаких больших следствий. Хотя повод вроде есть: общественное расследование массовой бессудной казни, совершённой четыре года назад, зимой 2017 года, даёт все новые результаты. Теперь — свидетельство силовика, охранявшего в секретной тюрьме задержанных и отводившего их, как оказалось, к месту казни. Однако рассказ бывшего бойца полка имени Ахмата Кадырова не заинтересовал «государево око». И «тайная канцелярия» тоже не спешит. Если есть какой-то отклик, то — попытки ошельмовать и дискредитировать нового свидетеля, заставить его замолчать. Почему?

Наверное, потому, что сие есть неотъемлемая часть «государева дела». «Контртеррористическая операция» на Северном Кавказе была начата в августе 1999 года, 22 года тому. В Чечне её официально завершили 12 лет назад, весной 2009-го. Вот уже несколько лет активность вооружённого подполья минимальна. Где-то оно было подавлено грубой силой. Где-то, как в Ингушетии, — умной, мягкой силой. Многие сторонники подполья просто уехали на Ближний Восток или в Турцию. Но если обратить взгляд на отчёты силовых ведомств, то там всё стабильно. В российском чиновном государстве показатели не могут падать: иначе срежут штаты и финансирование! Так что, если судить по делопроизводству, то тоже всё стабильно: человек восемьсот плюс минус из года в год тем или иным способом оформляют. И тут на счету каждое «дело», каждая «палка» в нужной графе.

Как именно удается выдерживать эти показатели, мы можем узнать, обратившись к делу Хасанби Индреева. Когда-то, подростком, он по просьбе отца покупал еду его гостям, — как оказалось, боевикам. Отца осудили, потом осудили и сына. Как раз за это, за «пособничество». Но теперь его за то же самое судили второй раз: оказывается, первый суд не учёл то обстоятельство, что боевики были не просто боевики, а присягнувшие запрещённому в России «Исламскому государству»! Хотя невозможность двойного осуждения за одно деяние закреплена в Конституции… Отца, кстати, так же осудили повторно. Итог в отчёты: два дела, две «палки»…

В поисках справедливости и правосудия кто-то доходит до Страсбурга, до Европейского суда по правам человека. Этой весной Суд вынес постановления по четырём таким жалобам с Северного Кавказа: пытки, внесудебные казни, исчезновения, невыдача тел… Четырёх лет не прошло после убийства в Дагестане двоих пастухов, братьев Гасангусеновых, а Страсбург уже вынес решение! По другим-то делам прошло 12, 14, 16 лет… И ведь решения ЕСПЧ не означают, что правосудие восторжествует, а виновные будут наказаны.

Ведь здесь у нас ничего не происходит. Или почти ничего из того, что, казалось бы, должно свершиться. Только тишина, шелест бумаги, и скрип — то ли пера, то ли принтера.