Александр Черкасов. Я из сожженной деревни...

Эти сёла встречают каждого, кто едет в столицу Южной Осетии с севера, от Рокского туннеля через Джаву, или едет из города дальше — на юг, на запад, на восток.

Эти сёла горели до последнего дня моей командировки.

Горели, хотя прошёл уже месяц с начала войны. Кстати, какая это у нас война? Осетинская? Грузинская? Кавказская? И номер какой? Ещё не придумали...

Сёла горели, хотя, казалось бы, всё здесь уже было сожжено и не по одному разу.

Война началась в ночь на 8 августа, а поджоги — примерно 12-го. Накануне федеральная бронеколонна прошла через сёла грузинского анклава Большой Лиахвы — Кехви, Курта, Ачабети, Тамарашени — расположенные к северу от Цхинвали...

...Оговорюсь: в отличие от большинства отечественных журналистов и политиков, оперативно отбросивших гласную и заканчивающих название этого города на согласной букве, я постараюсь придерживаться старого привычного названия, закрепленного на географической карте. Надеюсь, осетины не обидятся — сами они на своём языке называют столицу республики Череба, с ударением на втором слоге. А когда в быту говорят по-русски, тоже отнюдь не придерживаются нового норматива, заканчивают гласной. Про обрезание последней вспоминают, только если разговор идёт за политику. Норматив «Цхинвал» в быту не устоялся. Ведь у самого слова «Цхинвали» грузинское не только окончание, но и корень... Вот с Сухуми другое дело, там абхазское название устоялось — не зря же Фазиль Искандер в своём романе называл этот город Мухус. А села, наверное, лучше называть так, как это делают (делали?) их обитатели. Грузинские — по-грузински, осетинские — соответственно...

...Так вот, 11 августа российская колонна прошла через сёла Кехви, Курта, Ачабети, Тамарашени, через Цхинвали — и дальше на юг, в сторону Гори через Никози.

А на следующий день сёла анклава Большой Лиахвы уже пылали. Свидетели рассказывают, что продолжалась стрельба — говорили, мол, снайперы — и полыхали пожары. Причиною были не только гнев и скопившаяся за долгие годы обида. Как это всегда бывает после победы, вышли на работу «бойцы двадцать пятого часа» — мародёры. Поджигали не только те дома, откуда стреляли...

Спустя три недели с провожатым Тимуром въезжаем в грузинское село Авневи. Это на запад от Цхинвали — оставляем позади Тбет и расстрелянный из танков Новый Тбет, поворот на Зарскую дорогу, Хетагурово (обыденное название — Цунар, здесь был жестокий бой), Убиат и попадаем в зону выжженной земли. Целых домов, кажется, нет.

Разбито и закопчено ярко-оранжевое здание полицейского участка. И голубое здание школы тоже сгорело. Тимур говорит, что есть одна странность — сёла начали жечь 12-го, а школа сгорела уже 10-го. Тимуру позвонили его грузинские знакомые и сказали, что в школу должны были накануне завезти две сотни компьютеров. В грузинские сёла Южной Осетии вкладывались немалые средства — из них пытались сделать витрину: «Смотрите, как вы, осетины, сможете жить, если перейдёте под нашу юрисдикцию...» Вообще, этот пожар — странное дело...

Неделей ранее мои коллеги нашли в этом селе двоих грузинских немощных стариков, их Красный Крест уже вывез в Грузию. В тот приезд Тимур попытался спасти дом своего друга Миши, грузина, который, как и все грузины, бежал накануне войны.

...Пятидесятилетний Тимур в дни боёв жёг грузинские танки, но... Ведь не зря писал Бродский в «Назидании»: «...Якшайся лишь с теми, которым за пятьдесят. Мужик в этом возрасте знает достаточно о судьбе, чтобы приписать за твой счёт что-то ещё себе...» Немало повоевавший Тимур о судьбе знает достаточно...

Тогда он написал на мишином заборе: «Не сжигать, ирон» — мол, осетинский дом. Тимура хорошо знают, он надеялся, что надпись подействует. У Миши шестеро детей, и дом хотелось сохранить.

Сожжено здесь было всё. Дотла. Стволы плодовых деревьев и виноградные лозы обуглились от жара, листья, если не сгорели, то пожухли, стали чёрными и коричневыми. Обгорело и поржавело кровельное железо рухнувшей крыши. Я наконец понимаю, почему на расстоянии село выглядело не зелёным, а как бы камуфляжным — в тёмных пятнах.

На грядках помидоры и перцы — с одной стороны, незрелые, зеленые, с другой, обращённой к пепелищу — жареные, с корочкой.

С тяжёлым сердцем мы покидаем этот двор.

На другой окраине села подымается к небу новый столб дыма — кто-то выискал в этом мёртвом селе несгоревший дом. Мы едем туда.

Пожар только разгорается. Из окон бьёт пламя, дерево переплёта обуглилось, но крыша ещё цела. Жар такой, что не подойти — обжигает лицо...

Село добивают.

Выше по склону — ещё один пожар, но там утлая хибарка уже рассыпалась в кучу головешек.

Вдруг, ниже по склону, у другой такой же хибарки, движение.

Показалось?

Нет — под навесом, на скамье, окружённая дюжиной кошек и котят, сидит древняя старушка.

Кроме этого сарайчика, все другие строения во дворе сожжены. Добрые, однако, попались мародёры — пожалели бабушку.

Почти слепая, наполовину глухая, понимает и говорит только по-грузински, но с помощью Тимура удаётся что-то выяснить. Зовут Елена. Есть сын. Где — не знает. Бабушка Елена забыла всё, в том числе и свой возраст...

Старушку надо вывозить, но это — дело Красного Креста. Они заберут её отсюда, найдут сына... Пара дней для этого есть — погода пока стоит тёплая, а на пузатой бочке перед Еленой лежит какая-то снедь...

Заезжаем в миссию Красного Креста, рассказываю, рисую схему села — как найти... Эвакуацией таких вот стариков и прочих невесть как сохранившихся грузин заведует уcталый Пьер — франкоязычный, значит...

Следующим вечером я снова захожу туда — справиться о судьбе старушки и сообщить о двух семьях стариков-осетин, остающихся в другом сожжённом и разграбленном грузинском селе — Ванати. К Елене Красный Крест ещё не выезжал...

Мы с Пьером, похоже, говорим на разных языках — я стараюсь по-французски, он устало отвечает по-русски... Говорит, что им трудно проехать через посты. Что для каждого такого старика нужно сначала найти родственников — не вывозить же их в чисто поле? В этом последнем он прав. А постов на въездах в сёла я давно не видел — потому мародёры и чувствует себя так вольготно.

Забыв обо всём, мотаемся по горам ещё пару дней. Звоню в Красный Крест — ничего нового...

Как там Елена — жива ли?

Накануне возвращения на север заезжаем проведать.

Под навесом пусто. Нет даже кошек...

Вдруг — с огорода слышен лай. Дворняжки охраняют хозяйку — та бродит среди грядок, пытается найти съедобный для беззубого рта неперезрелый огурец.

«Гомарджобат!» — кричу я...

...Должно быть, заметив нашу машину на дороге, в проход между домами сворачивает мужичок, осетин. Здоровается со старушкой. Оказывается, её тут подкармливают, но вывозить всё равно надо: 86 лет. Куда только, к кому? Сын Елены, Гено, как выясняется, живёт в Тбилиси, но крепко закладывает...

А в селе, оказывается, ещё есть старики-грузины! Час от часу не легче...

Ниже по улице — несгоревший дом. Бледный как смерть старик Вахтанг, по сравнению с ним Елену можно считать бодрой и здоровой. Говорить не может: трахеотомия, трубка в трахее... Пишет в блокноте: есть родственники и в Москве, и в Тбилиси...

Его — тоже вывозить?

Звоню в Красный Крест сообщить про Вахтанга — они сюда уже едут, «вне зоны действия сети»...

И тут выясняется, что по соседству живут ещё несколько невыехавших семей. Семьи смешанные, осетинки выходили за грузин.

Бестаева Залина и Сиктурашвили Дурмишхан не выехали раньше, не хотят уезжать и теперь. Хотя нет муки, нет электричества даже для того, чтобы зарядить мобильник.

А к ним тоже заходят мародёры — разграбив бесхозяйное грузинское имущество и привыкнув к безнаказанности, они теперь готовы брать что угодно и у кого угодно. У Залины увели корову.

У её соседки Анны Кокойты взяли все деньги. Анна Степановна живёт здесь с мужем Шота, тридцать восемь лет преподавала географию.

Ещё дальше — престарелая вдова Елизавета Кокойты...

А когда ушли из села остальные жители?

И нам рассказывают удивительное: «накануне» всех предупредили «активисты»: уходите, мол, будет война, а как закончится, как победим — тогда вернётесь в свои дома...

А что за «активисты» такие? Оказывается — глава и зам. главы местной прогрузинской администрации. Выходит, атаку на Цхинвали власти готовили заблаговременно!

...Кстати, замечает наш проводник Тимур, именно эти двое знали, что двести компьютеров завезли в школу, ту самую школу, которая столь своевременно запылала. Первый пожар в селе получает объяснение...

А что предупредили о начале войны и порекомендовали уходить, это называется — «эвакуация». В принципе, неплохо — вывести гражданское население из зоны предстоящих боевых действий, но... Ни победы, ни возвращения в сёла не случилось.

А эти люди решили остаться — и тогда не ушли, и теперь уходить не собираются. Или остаются, потому что не смогли уйти. Тогда не могли и теперь не могут...

Залина зовёт за стол — красное вино, сыр, хлеб... Гостеприимство здесь торжествует даже посреди сожжённого сёла, и противостоять невозможно...

Но это — норма, а что-то за пределы нормы в этом дворике определённо выходит... На лавке сушится чёрная фасоль. На подоконнике стоят чёрные томики. Что такое? Оказывается, хозяева — свидетели Иеговы, уже восемнадцать лет. Такое бывает лишь в плохих книгах и в жизни...

Этих людей вывозить не надо, им нужно другое — мука и прочее, не растущее на огороде. Красный Крест этим в принципе тоже занимается, но...

...В селе, оказывается, ещё есть живые люди. У выезда из села сидят две женщины. Тамара и Елизавета — осетинки, мужья — тоже осетины.

Их мародёры тоже навещают — берут что хотят, у одной чуть дом не сожгли.

Почему не выехали?

Оказывается, у обеих мужья в больницах. Обоих грузинская скорая помощь вывезла в грузинские больницы, где они и лежат до сего дня. Вывезли не когда-то, а в первые дни войны. Мужа одной хватил инфаркт. Другого ранило осколками — прооперировали. Оба получили уход...

Это могло бы показаться неправдоподобным, если бы... Двумя днями ранее в удалённом от Цхинвали Бикарском ущелье я уже изумлялся подобному. Был бой в районе села Гром, двое ополченцев были убиты, несколько человек — ранены. Истекающих кровью вывезти куда-то было невозможно. Грузины по рации вышли на осетин, предложили медицинскую помощь. Двух женщин вывезли в Гори, прооперировали. Теперь они лежат в тбилисских больницах.

За час мы нашли в селе — казалось бы, безжизненном — восемь живых человек!

А сколько здесь таких сожжённых сёл?..

В Красном Кресте вместо ожидаемого скандала выясняется, что старушку Елену из села уже вывезли. Вывезли не в чисто поле, и не к вызвавшему у нас сомнения сыну. Нашли внука и массу прочих родственников Елены — они ждут её в Тбилиси.

Ещё одно чудо!

Но ведь это и есть работа Красного Креста — соединять разделённые семьи. Назавтра мне по телефону сообщат, что и больному Вахтангу нашли семью и вывезли к внуку, а остальным завезли гуманитарную помощь...

«А всего, — говорит мне усталый Пьер, — мы сегодня вывезли двадцать девять человек...»

Я прощаюсь с ним. «Я тоже завтра уезжаю», — говорит Пьер.

«А зовут меня Пётр. Пётр Апраксин…»

Кто-то ещё пытается спасти здесь, на Кавказе, честь России, великой без кавычек... Только где она, эта Россия?

Но есть и другие люди, спасающие честь своих народов. Осетины — такие, как Тимур, помогавший искать грузинских стариков. Или односельчане, что месяц этих стариков подкармливали. Или грузины, вывозившие в больницы раненых и больных осетин. А значит, есть ещё надежда на будущее.

А в настоящем этой надежды уже почти нет. В опустевших, но не пустых сёлах остаются живые люди — грузинские старики, смешанные семьи, осетины. Там же, в сёлах, могут лежать и тела убитых...

В горы приходит осень. Холодает. Старики могут помереть.

А пока ещё тепло. Тела тех, кто не дожил, скоро уже будет невозможно опознать.

Найти их — задача, непосильная для местных властей. Меж тем, в Цхинвали находится немалый контингент МЧС — похоже, бойцы не перегружены работой. Можно было бы передать их сотрудникам МВД, местного и российского, для сплошного подворного обхода, для поиска живых и мёртвых...

Южная Осетия-Москва

Фотографии предоставлены автором статьи

Источник:

Ежедневный журнал. – 15.09.2008 // http://ej.ru/?a=note&id=8397