Андрей Бубеев: «Меня на два года лишили свободы за правду»

23 августа в 6 часов утра из ИК-4 в городе Торжке Тверской области на свободу вышел Андрей Бубеев. Дело инженера из Твери Андрея Бубеева стало еще одним громким делом в огромной череде уголовных преследований за высказывания и репосты «ВКонтакте».

В августе 2015 Бубеева осудили за репост на свою страницу «ВКонтакте» записей из групп «АТО», «Азов», «Вести Русского мира» и других — при том, что на тот момент в списке его друзей в социальной сети находилось 12 пользователей. Также у Андрея нашли несколько армейских патронов, запрещенных к гражданскому обороту. Андрей занимался любительской стрельбой и в свободное время следил в интернете за политическими событиями в России и Украине — такая «смесь» увлечений показалась следователям слишком опасной: суд приговорил его к десяти месяцами колонии.

Через месяц после первого суда, когда Андрей еще находился в СИЗО, в отношении него появилось второе дело. На этот раз следователи обратили внимание на репост текста Бориса Стомахина «Крым — это Украина» и картинку с тюбиком зубной пасты и надписью «Выдави из себя Россию». Суд усмотрел в этом призыв к нарушению территориальной целостности России и осудил Бубеева на 2 года и 3 месяца с учетом уже проведенного года в СИЗО.

Андрей Бубеев пообщался с Открытой Россией в день своего освобождения, поделился своими планами на будущее и ощущениями от происходящего в стране.

— Сейчас мы сидим в кафешке в Твери, кушаем вкусняшки и общаемся. Сейчас я очень голодный, потому что с утра я даже не завтракал. Со мной Настенка и еще один журналист.

— Нет, из Москвы. Ну он «наш», как говорится. Не из государственного СМИ, естественно.

— Я сейчас вспоминал, как в фильме «Матрица» Нео подключили к матрице, они едут в машине, и Нео говорит: «О, а вот в этой кафешке я ел, тут вкусно кормят». Вот у меня такое ощущение, что меня опять подключили к матрице, я смотрю на город, в котором очень давно не был. Вроде хорошо его знаю, а с другой стороны всё стало совсем по-другому.

— Меня признали злостным нарушителем, хотя всем понятно, что я таким не был. Так как дело заказное — все решения по мне тоже были заказными. По какой-то просьбе извне мне накидали кучу нарушений за то, чего не было, признали нарушителем и перевели на общий режим. Самое интересное, что в колонии-поселении было даже хуже, чем в колонии общего режима. Там настолько неустроенный и убогий быт, что это просто жуть, а кормили вообще в два раза хуже. В поселении у нас свобода была в пределах такого то ли дворика, то ли загончика. В Торжке на общем режиме хотя бы на небо можно было посмотреть, и даже по колонии перемещаться. Если бы я знал об этих различиях, я предпочел бы сразу уехать на общий режим в Торжок.

— До своего пленения, еще в мае 2015. В колониях телефоны были запрещены и было реально строго с этим.

— Большинству, кто там сидел со мной, это неинтересно. Там сидели всякие мелкие воришки, наркоманы, люди, которые в тюрьме заканчивают среднюю школу. Они настолько далеки от всего этого. Людей примерно моего уровня образования на весь коллектив было два или три...

— Пока я был в колонии, мне супруга рассказывала о подобных делах за репосты. В Твери я тогда, наверное, был самый активный, кто отстаивал точку зрения, неугодную режиму. Может быть, каким-то образом я для них выделялся, хотя у меня не было такой задачи. Моя вина, как я сейчас понимаю, заключалась только в том, что я называл вещи своими именами: белое — белым, а черное — черным. А это входило вразрез с официальной пропагандой в стране. История повторяется: сто лет назад было практически то же самое.

— Такими делами общество хотят запугать и поставить людей в стойло, чтобы у всех была одна единственно правильная позиция. Но смысла в этом нет: людей с активной гражданской позицией не запугать. Ну, может быть, какой-то маленькой процент удастся запугать, а большинство просто убедится в своей правоте. Мое дело — один из таких показательных процессов, чтобы всех напугать, ничего удивительного.

— Первое дело завели, осудили, а потом, наверное, подумали, что этого мало и решили накрутить мне еще. По первому делу у меня две статьи, по второму — тоже две, при чем там один и тот же материал рассматривается, но разные преступления. Это прямое нарушение Конституции, где написано, что нельзя человека судить два раза за одно и то же. Но они даже это нарушили. У нас сейчас не работает Конституция, у нас есть революционная необходимость, как раньше говорили большевики. Ничего у нас не работает — в моем деле на моих глазах нарушалось все: и УК, и УПК, и Конституция. И ни один суд, даже Верховный, не увидел никаких нарушений, хотя в любом нормальном суде оно не просто должно было закрыться, а по этим нарушениям и подтасовкам должны были сесть те, кто рисовал это дело.

— Однозначно, легче. И эта публичная огласка помогла не допустить следующих дел, потому что кроме этих двух дел, намечалось еще два. Они вынуждены были их закрыть не просто по причине абсурдности, абсурдность их не смущает, а потому что этот скандал и так вылез за допустимые пределы. То есть единственное, что может остановить эту систему — это огласка, это единственное, что пока работает.

— Абсолютно верно, меня обманули по сути. Мне сказали: «Ну что ты будешь тут в СИЗО сидеть, всё и так очень долго, давай мы подпишем признание, и ты получишь условку, ну или штраф». А так как я в юридическом плане тогда был совсем не подкован, ну и согласился.

— Я только еще больше убедился, что был абсолютно прав. Тут даже нечего менять — понятие интервенция, каким оно было в словаре, таким оно и осталось. Я, возможно, поменял бы взгляды, если бы понял, что я где-то ошибался, но всё было правильно. Меня, по сути, на два с лишним года лишили свободы за правду. Пропаганда нам пытается навязать какое-то другое видение и делает это достаточно успешно, потому что большая часть населения это нормально воспринимает.

— Я раньше понимал, что дальше будет совсем грустно, и хорошо бы, конечно, сменить место жительства. Сейчас я понимаю, что это — единственный способ остаться в живых, по крайне мере для меня. Потому что я искренне опасаюсь за свою жизнь и жизнь своих близких. Вот меня посадили, я уже вышел, но ребята не успокоились, я это вижу и сейчас. Они видят, что в моем случае они не достигли желаемого эффекта — их это очень сильно коробит. Неважно, куда, но мы точно готовы уехать. Здесь нам физически небезопасно. Это я бы назвал эвакуацией — мы просто эвакуируемся.

— Да, именно так. Хотя мне ближе другая аналогия — теперь этот поезд едет без нас. Они могут ехать куда хотят, а мы с женой сходим на ближайшем перроне. А вы езжайте куда хотите. Я не навязываюсь большинству и не хочу с этим большинством иметь ничего общего. Они сам по себе — мы сами по себе.

— Мне Настенка писала подробные письма о том, сто происходит в стране и даже, несмотря на цензуру, в колонии пропускали какие-то вещи даже из оппозиционных СМИ. Может быть, без мелких подробностей, но я представляю, что происходило. По моим ощущениям, это какая-то смесь: мы вроде находимся еще не в условном 37-ом году, 37-й еще впереди. Это личное мое мнение, я подчеркиваю, что я ничего не пропагандирую и ни к чему не призываю. Вектор такой, и его поддерживает большинство населения. И когда говорят про сталинские репрессии, я говорю, это не Сталин ходил и в личном порядке всех расстреливал: если в населении есть жажда крови, то всегда найдется такой же лидер, и неважно, кто он. Сейчас мы видим смесь Советского Союза 30-х годов с, как бы меня ни коробило это сравнение, третьим рейхом. Вот это накачивание истерией, «ура-патриотизмом», когда населению говорят «мы всех порвем, мы — сверхчеловеки». Пускай это все закончится, мне не хочется быть ни участником этого, ни тем более еще раз попасть под каток. Моя задача — отойти от этого и жить своей жизнью. А куда этот поезд приедет без меня — мне уже даже неинтересно.

— Система меня не изменила. Просто теперь я понимаю, с каким противником я имею дело. Я не собираюсь менять своих взглядов и убеждений. Хотя я же даже не был политиком, я на свою страничку таскал материалы для себя, кидал их на стенку, чтобы вечером почитать интересное из всей ленты. У меня было 12 друзей! Если захочу — продолжу писать и размещать посты, но уже не отсюда.

— Да, это было на эмоциях, такой вызов на вызов. За это время я понял, что здесь воевать бесполезно. Тут ничего не изменить. Бесполезные движения не люблю делать. Моя задача сойти — с этого поезда.

— Этот поезд должен доехать до бетонной стены — только она сможет его остановить. Что в Советском Союзе или в третьем рейхе мог сделать отдельно взятый человек? Да ничего. Это исторический процесс, он дойдет до своего логического финала, ничего не сделаешь. Большинство населения поддерживает то, что творится. Если 90% говорит, что все хорошо, ну что толку? Мы просто с ними расходимся. А задача тех, кто остается — понять, хотят они жить по-другому или нет. На мой взгляд, со временем всё станет только хуже. Мы еще не 37-м году.

Напоследок расскажу анекдот: пессимист смотрит на ситуацию и говорит: «Все плохо, все просто ужасно, хуже уже не будет». А оптимист ему: «Ну что ты — будет! Обязательно будет!». Так вот, я — тот самый оптимист.