Персональная Голгофа Юрия Дмитриева

Судебный процесс по делу руководителя карельского отделения «Мемориала» отложен до 11 октября. К этой дате должна быть готова дополнительная комплексная экспертиза фотографий, которую назначил суд. Внимание общества к «делу Юрия Дмитриева» растет с каждым днем: десятки культурных и общественных деятелей высказываются в его защиту. Сочувствующие ему незнакомые люди пишут письма и приезжают на суд. Зоя Светова побывала в Петрозаводске и Сандормохе — месте бессудных казней времен Большого террора, где Юрий Дмитриев создал народный мемориал.

«Юра! держись!», «Юрий Алексеевич, мы с вами», — человек 20-25 прижимаются к стенам коридора Петрозаводского городского суда, несколько конвоиров ведут в зал худенького человека с коротко стриженными седыми волосами. Он не похож на того самого Хоттабыча, длинноволосого, бородатого историка-поисковика с горящим взглядом, которого мы привыкли видеть на фотографиях из карельских лесов или из поисковых экспедиций на Соловках. Этот Юрий Дмитриев, в наручниках, пристегнутых к конвоиру, мало напоминает всемирно известного Юрия Дмитриева, открывшего имена десятков тысяч расстрелянных во время Большого террора, того Юрия Дмитриева, за которого перед судом и властью заступились самые известные люди в России. Когда его ведут по коридору суда, и он встречается глазами со знакомыми и незнакомыми людьми, он улыбается. Он счастлив: в его невиновность верят многие. Он счастлив, что о нем не забыли.

Традиция поездок на суды для поддержки гонимых властью существует в России еще с советских времен. Так приезжали в декабре 1975 года на процесс Сергея Ковалева в Вильнюс. Тогда добраться смогли не все: известных диссидентов Татьяну Великанову, Мальву Ланду и Татьяну Ходорович сотрудники КГБ задержали, когда они ехали на Белорусский вокзал к поезду в Вильнюс. Смог добраться до Вильнюса академик Андрей Сахаров. Любопытная деталь: согласно «Хронике текущих событий», накануне процесса нескольким вильнюсским евреям, которым ранее отказывали в разрешении на выезд, сообщили, что их дела направлены на пересмотр. Пятерым было выдано разрешение на выезд. При одном условии: чтобы они не приходили в суд.

В июле 1978 года друзья и сочувствующие приехали на процесс составителя «Белой книги» Александра Гинзбурга в Калугу. В суд их не пустили, они стояли у входа, ожидая, что выйдут родственники и расскажут, что там происходит. Зал был заполнен специальной публикой — сотрудниками КГБ или так называемыми «студентами» юридических вузов.

Процесс по делу главы карельского «Мемориала» Юрия Дмитриева закрытый. Это связано с обвинением в изготовлении детской порнографии. Но те, кто возмущен его преследованием, готовы, как и сорок лет назад, стоять у здания суда, понимая, что их не пустят внутрь.

В 2017-м тех, кто приезжает поддержать новых преследуемых властью, не снимают с поездов, они могут беспрепятственно зайти в здание суда и даже прокричать слова поддержки. Ради этих пяти минут в Петрозаводск приехали из Москвы: журналисты Виктория Ивлева, Николай Эппле, Сергей Лебедев, переводчик Наталья Мавлевич, историки Иван Курилла и Ирина Карацуба, Ирина Ерисанова, директор музея Бориса Пастернака в Переделкино, религиовед Елена Волкова, преподаватели Московской международной киношколы Юрий Михайлин, Даниил Саксонов, ученицы киношколы.

На двери зала № 318 нет привычного расписания судебных процессов. Вместо этого — выдержка из ст.257 УПК «Регламент судебного заседания»: «При входе в зал судебного заседания выключайте мобильные телефоны».

Заглядываю через приоткрытую дверь. Совсем маленький зал: клетка для подсудимого, судейский стол на возвышении, трибуна для свидетелей, несколько лавок. Из местных СМИ о процессе регулярно пишут только два издания: «7×7» и «Черника». Корреспондент телекомпании «Россия» приходит на каждое заседание, он что-то снимает, но в эфир сюжеты не выходят.

Владимир Тихонов из местного отделения движения «Артподготовка», близкого к недавно покинувшему Россию политику Владимиру Мальцеву, говорит, что ходит на судебные заседания, чтобы поддержать Юрия Дмитриева, хотя лично с ним не знаком. Он и активисты движения считают, что раз историка преследуют спецслужбы, его надо защищать, тем более что он занимается очень важным и благим делом.

Дмитрий Цвибель, глава еврейской общины Петрозаводска, старается не пропустить ни одного судебного заседания. С Дмитриевым он познакомился в конце 90-х годов, когда тот открыл массовое захоронение в урочище Сандармох. С тех пор они стали друзьями. «Юрий позвонил и представился, мы встретились, — вспоминает Цвибель. — Он сказал, что есть идея поставить памятник расстрелянным евреям в Сандармохе. Он мне показал список фамилий людей, которые на тот момент были идентифицированы. Их было 178. Я ему объяснил, что у нас нет денег на памятник. Тогда он меня послал куда подальше, он человек крепкий. На этом мы и познакомились. В процессе разговора пришли к консенсусу: я решил, что найду деньги, а он собирался их поискать через своего знакомого московского раввина. В конце концов камень нам подарили, и мы поставили памятник. Юра открывал этот памятник на иврите. С тех пор мы с ним часто встречались».

Спрашиваю, знают ли о Дмитриеве в Петрозаводске, уважают ли его, поддерживают ли.

«У меня лично четверо знакомых, которые благодаря Юре нашли своих родственников: одна женщина, с ней я 30 лет в театре проработал, она нашла своего дедушку, раньше она вообще про него ничего не знала: только что был такой-то и куда-то делся. Нашла его фамилию в книге памяти, изданной Дмитриевым. Другая знакомая нашла своего отца, очень известного композитора. В ее семье знали, что отец расстрелян, но не знали где. И буквально в этом году еще одна моя знакомая молодая певица тоже благодаря Дмитриеву нашла своего деда. Для людей очень важно, что они знают место, где расстреляны их близкие, и теперь они туда ездят. Но для меня загадка, почему про этот судебный процесс больше знают за пределами Карелии, чем у нас, — удивляется Дмитрий Цвибель. — То ли от того, что это север, и тут все немного приторможенные, то ли нет человека, который мог бы организовать здесь какую-то группу поддержки».

Выходим из суда и начинается сильный дождь. Он будет идти целый день и сопровождать нас в поездке в Сандармох, где в 1997 году Юрий Дмитриев нашел расстрельные ямы и создал народное мемориальное кладбище.

В мае 2015 года в интервью Ирине Галковой, директору музея Международного общества «Мемориал», Дмитриев рассказал, как все начиналось.

В 90-х годах он работал помощником депутата РСФСР Ивана Чухина, они вместе решили заняться составлением Книги памяти расстрелянных в ГУЛАГе. Дмитриев много работал в архиве ФСБ, изучал документы, протоколы заседаний «троек» и составлял информационную базу, которая легла в основу дальнейших публикаций и исследований. В 1997 году вместе с Чухиным была подготовлена и издана книга «Поминальные списки Карелии».

В том же году Дмитриев встретил в архиве питерских мемориальцев Вениамина Йофе и Ирину Флиге. Они тогда искали следы соловецкого этапа, а Дмитриев по документам, найденным в архиве, знал, что в районе Медвежьегорска было расстреляно несколько тысяч человек.

1 июля 1997 года Дмитриев с дочкой Катериной, Вениамином Йофе и Ириной Флиге поехали туда и чуть ли не в тот же день нашли расстрельные ямы. Потом два месяца в этом месте шли следственные действия. Выкопали черепа из нескольких ям и закопали обратно.

«Сандармох» — это... мягко выражаясь, это я придумал. Ну, не совсем придумал, а взял ближайший топоним. Потом уже, спустя некоторое время, было лингвистическое расследование — что же это такое. «Саттари» — это «Захар». Захарий, Саттари — ну, по-фински, по-саамски, — объяснял Дмитриев в интервью Ирине Галковой. — А «мох» значит «болото». «Захарово болото», если дословный перевод. Это урочище, то есть участок местности, заметно отличающийся от окружающего леса. Там чуть ниже действительно болото. Вот — «Саттари мох». Ну вот, с тех пор как-то так и пошло«.

Он говорит, почему Сандармох для него особое место: «Мне хочется, чтобы люди, которые живут в республике, чувствовали себя частью народа. А не населения. Ну, разницу между народом и населением понимаешь, да? Народ — это тот, кто знает свою историю, язык, культуру, традиции... А население — это всё, что шевелится. Так вот, народом управлять надо со знанием и соблюдением обычаев, традиций и нравов, а населением можно управлять как угодно. Народ не согнешь, он выстоит все. А население — легко и просто. Так вот, для того чтобы выстоять, выжить в это непростое время, чтоб у нас власть была все-таки сменяемой, избираемой, как и любое прочее начальство, подотчетной, вот для этого надо воспитывать народ. И я использую тут Сандармох как такой полигон. Я беру какую-нибудь национальную диаспору, даю ей списки их товарищей — часть народа, да? Объясняю, что они — тот же народ. И если ребята ваши в такую беду попали, вот их убили, позаботиться о них, кроме вас, некому. Почему вы? Ну, потому что вы — часть народа. И они часть того же народа. Вы один народ. Только одни мертвые, другие живые. Ну, потихоньку-потихоньку... Ты знаешь, народ начинает задумываться, что он все-таки народ. А чем больше народов, тем мы несгибаемей!»

Мы едем в Сандармох на автобусе почти три часа. Анатолий Разумов, близкий друг Юрия Дмитриева, историк, руководитель центра «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке рассказывает, как расстреливали заключенных в 1937-1938 годах. Все эти подробности стали известны из уголовного дела капитана НКВД Михаила Родионовича Матвеева, который руководил этой карательной операцией. В 1939 году Матвеев был арестован за превышение должностных полномочий и осужден на десять лет лагерей. Верховный суд снизил ему срок до трех лет. Освободили его досрочно в начале войны.

«Людей, вывезенных с Соловков, расстреливали тремя большими партиями. Это была тайная операция. Были одни и те же чекисты и палачи, которые работали и в Ленинграде, и в Карелии. Были массовые убийства: людей убивали, закапывали и отчитывались перед Москвой. Когда было избрано место расстрела близ урочища Сандармох, неизвестно. Во всяком случае, теперь известно, что с началом репрессивной операции в 1937 году расстреливать возили за 16 километров. В расстрельной бригаде было около 30 человек — среди них были и бывшие заключенные, и заключенные с неотбытым сроком, — рассказывает Разумов. — Одни отвечали за рытье ям и костры, другие за вывод обреченных из камер изолятора и связывание веревками, третьи — за конвоирование, четвертые — за приведение приговоров в исполнение. Еще были шоферы и проводники служебных собак. У всех отобрали дополнительные подписки об обеспечении строжайшей секретности. Получали по 180 рублей за лесные работы. Палач в Сандармохе получал 240 рублей. Самому молодому расстрелянному было 18 лет. Петрозаводские чекисты хвастались, что используют галстуки. В лес привозили людей уже бездыханных. Женщин расстреливали отдельно. Была среди расстрелянных цыганка Роза, на седьмом месяце беременности.

В показаниях Матвеева описывается вся процедура: кто работал в лесу, какие спецпремии получали, кто в кого стрелял, кто пикой протыкал». Разумов рассказывал об этом уже множество раз, но чувствуется, что он каждый раз пропускает все эти рассказы через себя: «Заключенных приводили в „комнату вязки рук“. Там отбирали ценные вещи. Начальник давал команду: „К этапу годен“. Заключенным заламывали руки. Тех, кто кричал, забивали пистолетами, душили и оттаскивали в туалет убитыми. Заключенных со связанными ногами оттаскивали в „ожидальню“, там их били колотушками. Когда набиралось 50 человек, их грузили в грузовые машины. Отобранные вещи сортировали и отдавали палачам и в НКВД. Зубные золотые коронки шли в пользу государства... Ямы в лесу выкапывали заранее, разводили костры, приезжали машины...Тех, кто казался еще бодрым или что-то говорил, били по голове колотушкой. Расстреливали в яме. За ночь расстреливали 200-300 человек. Палачи много пили, спивались. Но большинство вышли на пенсию и благополучно прожили».

Наверное, я где-то раньше читала о том, как все это было, но рассказ Анатолия Разумова производит оглушительное впечатление. Дьявол в деталях, и это все так страшно, что невозможно слушать.

За окном дождь, мы едем туда, где все это происходило. Разумов на минуту замолкает, кажется, он плачет, вспоминая своего друга и единомышленника Юрия Дмитриева, который сейчас не может быть с нами, потому что сидит в тюрьме.

«1997 год — то был излет второй оттепели, — вспоминает он. — Повезло, что Юрий нашел Сандармох тогда. Тогда же удалось организовать мемориальный комплекс, часовню поставить. А в этом году 5 августа, в день памяти жертв Большого террора (ежегодно отмечается в Сандармохе, и впервые в этом году там не было Юрия Дмитриева. — прим. Открытой России), ко мне подошел сотрудник КГБ в отставке и спросил: „А что такое с Дмитриевым?“ Я ему объяснил. Он возмутился: „Это чушь, я его хорошо помню. Мы же ему помогали в организации раскопок“. Да, тогда были другие времена. А сейчас Юрия судят за Сандармох. Я и на суде это сказал, когда выступал как свидетель. Туда все эти годы приезжали люди, которые позволяли себе говорить что считали нужным».

Мы приехали в Сандармох. Хвойный лес. Под дождем и хмурым серым небом сосны кажутся длинными, худыми корабельными мачтами. Перед входом на кладбище огромный камень с надписью «Люди, не стреляйте друг в друга!», — это тоже придумал Юрий Дмитриев. Под ногами зеленый мох, красные ягоды брусники, как капли крови. Тишина, только дождь барабанит по нашим зонтам. «Здесь никогда не бывает птиц, — говорит Катя Клодт, дочь Юрия Дмитриева. — Наверное, у них генетическая память, им как-то передалось, что здесь расстреливали».

Юрий Дмитриев насчитал в Сандармохе 236 расстрельных ям, здесь лежат заключенные 60 национальностей. Больше семи тысяч погибших. Мы идем по лесу: вроде бы обычный лес, грибы, ягоды. Но кругом поминальные кресты: так называемые «голубцы» — кресты с крышей-домиком, они стоят около каждой ямы. Но есть и обычные православные кресты, памятники с фамилиями и фотографиями погибших. Фотографии с датами рождения и смерти на деревьях. Единообразия нет, памятные знаки поставили родственники тех, кого расстреляли в этом лесу.

11-летний внук Дмитриева Даниил показывает нам деревянную часовню в самом начале леса: «Там есть книга памяти, мы сделали ее вместе с дедушкой. Однажды мы с ним сюда приехали и увидели, что книга разорвана. Дедушка сказал, что, наверное, кому-то она не понравилось. И мы вместе ее восстановили. Он говорил, что книга памяти должна обязательно быть в часовне, чтобы те, кто приезжают, могли найти в списках своих родственников. Еще дедушка говорил, что надо ходить по лесу и почувствовать сердцем, потому что здесь еще очень много людей лежат в могилах».

Мы идем в часовню смотреть на Книгу памяти. Это сотни заламинированных страниц с именами. Одна из учениц киношколы, которая приехала вместе с нами из Москвы, раздает по лампадке и предлагает поставить ее у любого из крестов.

Я иду по лесу. Или по кладбищу? Нет, этот лес не похож на обычное кладбище. Люди, чьи фотографии каким-то чудесным образом висят на тонких соснах, смотрят на меня со всех сторон. Я иду по лесу, и кажется, что ему нет конца. Я уже научилась видеть расстрельные ямы. Я хорошо помню то, что рассказывал в автобусе Анатолий Разумов. Я могу представить, как здесь расстреливали людей. Я останавливаюсь у одного из деревьев и ставлю лампаду.

Мне стыдно признаться, но мне почему-то здесь очень спокойно. Здесь все как-то очень правильно устроено — эти кресты и фотографии, памятники, поставленные в память о тех, чьи могилы были чудесным образом найдены. Только мерзнут руки и ноги. Но это, наверное, потому что целый день идет дождь, и даже большой зонт не спасает...

Возвращаемся в Петрозаводск. Пока мы были в Сандармохе, судебное заседание закончилось, и выяснилось, что специалисты, которые проводили экспертизу по делу Юрия Дмитриева, не имеют лицензии на экспертную деятельность. А они установили, что фотографии его приемной дочери Наташи, (которые Дмитриев делал, чтобы фиксировать ее состояние здоровья) являются порнографическими.

А раз у них нет лицензии, значит, это единственное доказательство вины Дмитриева несостоятельно, и следует провести новую экспертизу фотографий.

О несостоятельности обвинения на суде говорили специалисты- профессионалы, доктора и кандидаты наук, которых приглашала в суд защита подсудимого. Но судья не отвергла эту экспертизу.

Адвокат Виктор Ануфриев попросил суд назначить проведение новой экспертизы. 15 сентября судья Марина Носова частично удовлетворила его ходатайство: она согласилась на проведение не новой, а дополнительной экспертизы, но направила экспертам всего 9 фотографий из 114.

Известно и название нового экспертного учреждения. Это «Федеральный департамент независимой судебной экспертизы» в Санкт-Петербурге. Но, увы, это экспертное учреждение снова не является государственным.

«Я настаивал на государственном учреждении судебной экспертизы, — говорит адвокат Виктор Ануфриев, — но они упорно отправляют фотографии в частные экспертные учреждения, которые зависят от силовых структур. Зачем судья это делает? Вероятно, чтобы получить заданный заранее результат». Беспокоит защитника и тот факт, что судья направила на экспертизу всего девять фотографий. А ведь Дмитриев специально так много фотографировал приемную дочь: таким образом он вел «дневник здоровья». Получив для изучения лишь малую толику фотографий, новые эксперты не смогут это учитывать.

Следующее заседание состоится 11 октября. В этот день должны быть оглашены результаты назначенной судом экспертизы.

30 октября в Москве на проспекте академика Сахарова президент Путин будет открывать памятник жертвам политических репрессий. На этом торжественном событии по праву должен был бы присутствовать Юрий Дмитриев, который почти половину своей жизни посвятил увековечиванию памяти жертв Большого террора.

Но приговор по его делу вряд ли будет оглашен до 30 октября.

Два года назад в интервью Ирине Галковой, возможно, предчувствуя, что его ждут неприятности от тех, кому не нравится, что в Сандармох приезжает много людей, в том числе из Украины и Польши, Юрий Дмитриев говорил, что хотел бы уехать из Петрозаводска: «А я буду продолжать этим заниматься. Только у меня база будет в другом месте. Если я здесь останусь, у меня пропадет все. И я пропаду, и все, что сделал — пропадет».

На вопрос, счастливый ли он человек, ответил: «Да. Я понял, чем я должен заниматься. Это мой крест, мой путь, и я встал на него. Это мой путь к персональной Голгофе».

Источник - Открытая Россия