Тридцать отклоненных ходатайств

В Чечне завершился судебный процесс по делу руководителя грозненского офиса Правозащитного центра «Мемориал» Оюба Титиева, сообщает «Эхо Кавказа». Правозащитника обвиняют в хранении марихуаны в крупном размере, прокуратура требует для него наказания в виде 4 лет лишения свободы в колонии общего режима и штрафа в 100 тысяч рублей. Титиев свою вину не признает и утверждает, что наркотики ему подбросили. Ожидается, что суд вынесет приговор в понедельник 18 марта.

Обеспокоенность в связи с преследованием Оюба Титиева высказали многие правозащитные организации. В октябре находящийся под арестом Титиев получил правозащитную премию Вацлава Гавела Парламентской ассамблеи Совета Европы. Преследование руководителя грозненского офиса «Мемориала» указывалось в качестве одного из самых ярких случаев нарушения прав человека в России в резолюции Европарламента. Защита Титиева в июле обратилась с жалобой в Европейский суд по правам человека, сообщает «Кавказский узел».

Член совета Правозащитного центра «Мемориал» Олег Петрович Орлов рассказал «Полит.ру» об Оюбе Титиеве, о его работе в Чечне и о том, как проходили следствие и суд.

Оюб родился в Киргизии, в ссылке. В 1957 году семья Оюба вернулась в Курчалой. Он родился в 1957 году, был в этот момент еще совсем младенцем, ему было меньше года. С тех пор он, не считая службы в армии, безвылазно живет в этом селе, укоренился. Курчалой — огромное село, но очень многие в селе его знают. У него хорошие, устоявшиеся отношения с односельчанами.

Оюб длительное время работал учителем физкультуры, он вообще очень увлеченный спортом человек. Он вел занятия, организовал спортивную школу. И за это время через его руки прошло огромное количество молодых людей, которых он приобщил к спорту. Хотя он уже относительно немолодой человек, до ареста он не видел возможности провести утро без пробежки. Обязательно пробегал с утра хотя бы несколько километров. Даже когда мы ездили в командировки за границу, Оюб утром или вечером, а иногда и утром, и вечером, обязательно ходил в спортивный зал. Или если, например, звонишь вечером в Чечню, часто слышишь в ответ: «Да-да, Олег Петрович, я в спортивном зале, сейчас закончу».

Оюб очень ответственный человек и всегда очень ответственно относился к тем молодым людям, которых он приобщал к здоровому образу жизни. Он абсолютный приверженец здорового образа жизни. Он никогда не пил и никогда не курил. Вот ни одного раза никто его не видел курящим. Он как спортсмен всегда очень неодобрительно относился к курению, косился. Если хотите, вмешивался в личную жизнь сотрудников, укорял их за курение.

Второе очень важное личное свойство Оюба — религиозность. Он религиозный человек, мусульманин, соблюдающий все обязанности мусульманина. Сколько мы его знаем, не знаю, как в советское время, но вот сколько мы его знаем, он всегда в определенное время молился, посещал пятничный намаз. Оюб действительно очень сильно верующий мусульманин.

В «Мемориал» Оюб пришел в 2001 году. Это время Второй чеченской войны. Он очень переживал. Дело в том, что 2001 год — это время беспрерывных зачисток населенных пунктов. Зачистка — это страшная вещь, когда происходит поголовный осмотр домов. Осмотр не всегда, но очень часто сопровождался вандализмом, погромами, грабежом, избиением тех, кто против этого возмущался. И еще более страшный момент: забирали людей, чаще всего молодых, в том числе и тех, кого Оюб знал как своих учеников или с кем он занимался спортом. Он чувствовал за них ответственность. А эти люди часто пропадали. Иногда их тела потом находились, а иногда они пропадали бесследно.

И вот в 2001 году происходит очередная зачистка села Курчалой. Целая группа людей пропала, нашли три страшно изувеченных тела. Их просто взорвали, сначала убили, а потом взорвали гранатой. Оюб с односельчанами начинает думать, что нужно что-то сделать. Тогда в село приехали какие-то официальные лица: депутаты, представители нового пророссийского правительства Чеченской республики.

Оюб собрал для них сведения. Он от имени местных жителей составлял петиции, собирал информацию. Он человек с большими связями, люди его уважали. Он знаток шариата и, прежде всего, адата. Люди его уважали, обращались за советом с бытовыми проблемами. И он был для них таким ходатаем, собирал информацию. Он знал, где что произошло, кто пропал. Но приехавшие официальные лица пробыли в селе меньше суток, посмотрели, поговорили и уехали. И ничего. Оюб передал им информацию, люди надеялись, что-то реально произойдет, но ничего не произошло.

Сразу после этого Наташа Эстемирова везет нас, мемориальцев, в это село. И тут и произошло знакомство. Знакомство нас с Оюбом, и прежде всего, Наташи с Оюбом. Наташа Эстемирова была мотором и сердцем нашей работы там. Мы въехали, сутки плотно проработали с Оюбом: он нас водил по семьям, показывал. Но потом мы уехали, из-за комендантского часа надо было уезжать. А Наташа могла как чеченка остаться, ее там приютили в одном доме, и она с Оюбом дорабатывала эту историю. Была собрана подробная информация. Мы про нее писали, мы делали заявления, обращались в прокуратуру. Семьи тех, кто погиб, выиграли поданный нами иск в Европейском суде, получили компенсацию.

Оюб увидел, что тут есть какой-то выход. «Мемориал» пишет об этом, распространяет информацию. В тогдашней Чечне это было очень важно, это сейчас все по-другому. Люди очень хотели, чтобы информация распространялась. Плюс мы оказываем юридическую поддержку. И в ряде случаев Оюб увидел результат от нашей работы. Распространение информации помогало освобождать людей. Вот людей увезли, они на фильтропункте. С ними могут сделать что угодно. Но когда начинаешь об этом говорить, поднимаешь шум, их освобождают. Никто, конечно, не поносит никакого наказания, ни за избиения, ни за пытки, но, слава богу, люди хотя бы живы. С этого и началась работа.

Первое время, года два-три, Оюб работал на волонтерских началах. Но через некоторое время он стал нашим штатным сотрудником, работал в Гудермесе. Курчалой и Гудермес находятся рядом, Гудермес — это не село, а город, и там у нас был офис. Он работал тем, кого мы называем «монитором». То есть он собирал информацию, проверял и уточнял ее, а потом посылал ее нам.

Одними из ключевых его характеристик как сотрудника были широкий круг связей и умение говорить с людьми. Люди ему доверяли, потому что Оюб всегда думал о безопасности информаторов и свидетелей. Принцип «не навреди» был для него самым главным. А ведь в Чечне, к сожалению, большое количество случаев, когда приезжает журналист, делает материал и показывает того, кто с ним говорил. Потом журналист уезжает, а человеку приходится очень плохо. Оюб всегда думал о том, чтобы не навредить. И люди ему доверяли. У него был широкий круг связей, выходящий уже за пределы Курчалоевского района.

Потом произошла страшная трагедия: убийство Наташи. Наташа не была руководителем, хотя и была сердцем и мотором нашей работы в регионе. Но после убийства Наташи руководителю нашего грозненского офиса пришлось уезжать за границу. Ему угрожали, за ним была слежка. Мы его вывезли. Но кому-то надо было возглавить грозненский офис, и всем было понятно, что самый лучший выбор — это Оюб. И с 2011 года он возглавлял наш грозненский офис.

В 2014 году началась новая волна ужесточения. Они постоянно происходят, достаточно вспомнить убийство Наташи. Но после него, как мы понимаем, федеральные власти сказали Кадырову: «Цыц, успокойся». Это было еще при Медведеве. Все говорят, что разницы нет, но при Медведеве все-таки была пусть робкая и непоследовательная, но все-таки либерализация. А с приходом Путина назад началось, наоборот, сильное ужесточение. И Кадыров это очень хорошо понял. Что, вот, его любимый лидер снова уже и формально стоит во главе России, что произошло общее ухудшение ситуации на международном уровне. И понятно, что федеральным властям уже не до сохранения своего имиджа. В этих условиях у него развязаны руки, он может делать что угодно.

Общее давление возросло, началось полное уничтожение любой независимой мысли в Чечне. Включая уничтожение офиса «Комитета против пыток», которые плотно с нами работали, это наши друзья и коллеги. Но после того как погромщики дважды поджигают и громят этот офис среди белого дня, люди вынуждены прыгать из окон, а полиция не приезжает, становится понятно, что все можно. Ну, а потом решили расправиться с нами, другими способами. Раз все можно, то и этих прихлопнем, никого не оставим.

В декабре 2017 года на сайте правительства Чеченской республики выступает Магомед Даудов. Это сильный человек в Чечне, он наиболее приближен к Рамзану Кадырову. Сейчас он формально спикер парламента, но он всегда был силовиком, курировал силовиков, некоторое время возглавлял Шалинское РОВД. И вот он вдруг заявляет, что, мол, доколе эти предатели Родины правозащитники будут тут свободно действовать. Доколе эти комитеты и центры будут работать. Их надо изолировать от здоровой части общества.

Комитеты — это «Комитет против пыток». Центры — это правозащитный центр «Мемориал». Вот что было сказано господином Даудовым. Закончил он вообще замечательно. Это надо понимать, он прямо не говорит: «Убить». Он говорит, что если бы не было моратория (понятно, моратория на смертную казнь), то с ними надо было поступить просто — салям алейкум и конец. Это, понятно, была и угроза, и команда фас. Это был самый конец декабря 2017. А первый рабочий день в январе, когда мы еще не успели ничего обсудить, не приняли никаких решений, как будем дальше действовать, начался с того, что Оюб по дороге на работу исчез.

Мы испугались, подняли шум, звонили нашей коллеге из Чечне. Оюб выехал из дома и по дороге растворился. Мы его искали, я звонил уполномоченному по правам человека при президенте, председателю Совета по правам человека при президенте Федотову. Они тоже включились в поиски. И это очень хорошо, что мы его искали. Потому что в таких случаях бывает, что если не начнешь искать, человек исчезает насовсем. Либо если не насовсем, то за это время его пытают. И когда его находят, человек уже признался в каких-то преступлениях, которые он не совершал.

С Оюбом это не получилось, потому что мы сразу подняли шум. Знакомый Оюба, с которым он должен был встретиться, захватить его по дороге и ехать в Грозный, ждал его где-то час. Оюба нет, через час он поехал навстречу и увидел машину Оюба, обыскиваемую полицейскими. Он смог узнать и сообщить нам, что эту машину привезли в Курчалоевский ОМВД. И дальше, в течение многих часов, до семи вечера, такая ситуация: всем было понятно, что Оюб там, но они отказываются допускать адвоката и говорят, что Оюба там нет. И даже после того как они признались госпоже Москальковой, что да, Оюб у нас, они еще пару-тройку часов не допускали адвоката.

За это время без адвоката они начали интенсивную фальсификацию, сняли у него смывы с рук на предмет поиска наркотиков. Запечатали эти конверты в отсутствие Оюба. Адвоката при этом, напомню, не было. Что они запечатали в конверт в присутствии своих понятых, неизвестно. А потом они говорят, что вот, на смыве рук нашлись наркотики. Но как это было сделано, неизвестно.

Оюба задержали дважды. Первый раз он ехал на встречу с другом. Его встретили сотрудники группы быстрого реагирования полиции. Остановили, не объясняя причину. Заставили открывать багажник, там сумка, давай показывай. Отвлекли, а другой сзади подходит и говорит: «Ба, а что это у тебя под передним сиденьем лежит?». Оюб говорит: «Ничего». А этот сотрудник наклоняется и достает из-под сиденья какой-то пакет. Оюб говорит: «Я откуда знаю? Это ваше, ребят, я с утра мыл машину, чистил коврики, ничего не было».

«Ну все, поехали». И привозят его в Курчалоевский отдел, его же родного села. Этот отдел известен как один из самых жестоких. Его запугивают, требуют признаться. Он отказывается. Ему угрожают, что посадят родственников, он отказывается. Говорит, что с ним вообще-то незаконно поступили, задержание было незаконным. Ему говорят: «А, хочешь по закону? Ладно». Выводят его из отдела, сажают в его же машину. С ним сидит полицейский, они приезжают на то же самое место, где его задержали.

Там машину останавливает ГИБДД. Тот полицейский, что был за рулем, выходит и растворяется в весях. А полицейские говорят, что вот, мол, мы тебя остановили, у тебя наркотики.

— Ну какой наркотик? В машине полицейский сидел!

— Не знаем никакого полицейского, у тебя наркотик, выходи из машины.

Ну и там оказывается тот же самый (или не тот же самый, но очень похожий) пакет. И дальше все оформляется по закону, уже с понятыми.

Что было дальше на суде? В течение всего суда сторона защиты говорила следующее: «Господа, вот есть две версии. Есть версия полиция, которая говорит, что было одно задержание, что они не знают никакого первого задержания и вообще остановили машину Оюба случайно, у него фара не работала. А есть версия Титиева. Ну давайте проверим, просто выясним, кто прав. Ну вот смотрите, есть видеокамеры, они есть и у отдела, есть камеры по дороге». А на это отвечают, что камеры не работали. Именно в этот день не работали, вчера работали, на следующий день работали, а в этот день не работали. В некоторых местах отвечают, что именно с 9 до 11 камеры почему-то не работали. А потом работали. Где-то сломалось, где-то почему-то не шла запись. В МВД отвечают, что у них с конца декабря и до следующего за арестом Оюба дня камеры ремонтировались.

Сторона защиты говорит: «Хорошо, господа, давайте проверим. Давайте проведем в МВД компьютерно-техническую экспертизу, проверим жесткий диск. Было ли там насильственное стирание записей, было ли переформатирование диска. А, может, эти записи можно восстановить, ведь если не прошло переформатирование, записи обычно можно восстановить. Давайте посмотрим, проходил ли реально ремонт, в чем он заключался, какие были неполадки». В ответ отказ, нет, этого не надо, нам достаточно полученного ответа.

Сторона защиты говорит: «Ну хорошо. Но давайте пригласим в суд руководителей учреждений, в которых не работали камеры. Там по дороге есть банки, есть администрация района, есть частные магазины. Допросим, почему у них не работали камеры. Может, на них оказывали давление, может, их заставили. Скажут или не скажут, но давайте попробуем». Нет, не будем приглашать, это лишнее. Вот есть ответ от них, следователь получил от них объяснение.

Сторона защиты говорит: «Ну хорошо. Но давайте проведем следственный эксперимент. Вот нам представляется, что полицейский во втором задержании вообще не мог увидеть пакет в той ситуации, которую он сам описал. Полицейский такого роста не мог видеть никакой пакет под сиденьем». Следователь неожиданно соглашается. И проводит следственный эксперимент. Но в отсутствие адвоката и в отсутствие Оюба. Они там что-то делают, и, естественно, следственный эксперимент подтверждает, что полицейский прекрасно мог все видеть.

Во время суда смотрят фотографии этого следственного эксперимента. И адвокаты говорят: «Батюшки! А статист, который исполнял роль полицейского, увидевшего пакет, на полторы головы ниже. Он-то мог видеть, а такой высокий человек не мог видеть. А смотрите, у Оюба на сиденьях были чехлы, которые, если бы там даже лежал этот пакет, его бы скрывали. Как он мог увидеть с этими чехлами? А на эксперименте у вас нет никаких чехлов на сиденьях». И так далее, целый ряд претензий. Не были воспроизведены реальные обстоятельства, давайте проведем еще один эксперимент. Отказ.

Во время первого задержания Оюб ехал на работу. У нас существует протокол безопасности, у человека всегда должен быть при себе включенный телефон. Естественно, Оюб ехал с телефоном, у него три телефона. С ключами от офиса, с планшетом, с рядом документов. Ну он ехал на работу в первый рабочий день года. Во время первого задержания все это сразу отобрали. И эти вещи исчезли, они о них то ли не подумали, то ли решили присвоить, не знаю. Во время второго задержания уже этих вещей не было. Но следствие говорит, что все нормально, Оюб ехал на работу без телефона, без планшета, без документов. Кстати, у Оюба еще был разрешенный травматический пистолет. И соседи, которых мы допрашивали в суде, видели, что этот пистолет был у него с собой, когда он выезжал. Но нет, ничего не знаем, ничего этого не было.

«Хорошо, — говорят адвокаты. — Но давайте мы с вами запросим биллинг этих телефонов. Если почему-то Оюб их с собой не взял, ну он, наверное, оставил их дома. Вот, давайте посмотрим по биллингу, где эти телефоны. Давайте проверим биллинг. Может, полицейские и правы, но мы сможем это проверить». Отказ. И так далее. Примерно 30 ходатайств, которые сторона защиты подавала для проверки и уточнения данных, были отклонены. Вот такой суд.

В этом деле есть еще один важный момент. Хотя среди чеченской молодежи, безусловно, немало наркопотребителей, понятно, что для более пожилых и, что важно, религиозных чеченцев это очень острая вещь, которая может очень сильно сказаться на имидже человека. Ну как так, он религиозный, он соблюдает нормы. И при этом курит травку. Это сильный репутационный удар. Но мы приглашали свидетелей из Курчалоя, его соседей, родственников, друзей. И они все как один говорят, что они в это не верят, что это ложь.

И тут есть важный момент, который может быть непонятен читателям из других регионов. Ну пригласят меня в Москве в суд, я хорошо знаю своего соседа, я скажу, что он не только не употребляет наркотиков, он вообще не курит. Ничего странного в этом нет. В Чечне другое дело, там за слово могут оторвать голову. Современная Чечня — это примерно Советский союз 37-ого года. Мы не ожидали, мы думали, что пригласим, дай бог, придет пара человек и что-то скажут. Пришли десятки человек и сказали. Для современной Чечни это уникальный случай. Хотя были и случаи, что человек приходит, а у него родственник, например, сын или племянник, работает в МВД. Их сразу же вычисляли, им звонили их же сыновья или племянники и говорили: «Да ты чего, с ума сошел, мне сказали, что меня уволят». И несколько человек прямо из зала суда ушли. Но остальные дали показания.