«Тюрьма Буковского — это Путин образца прямой линии общения с россиянами 2016»

За несколько месяцев до того, как я попал в СИЗО, Зоя Светова попросила меня рассказать об обстоятельствах моего дела. После моего непонятного рассказа про АОПП, ПЖДП и прочее МСЦ (АОПП — Авиационное отделение перевозки почты, ПЖДП — Прижелезнодорожный почтамт, МСЦ — Магистрально-cортировочный центр. — Открытая Россия) она как-то пристально на меня посмотрела и выразилась в том духе, что она не сильно за меня волнуется, т. к. в тюрьме я не пропаду. Сказано это было настолько спокойно и со знанием предмета, так что я подумал, что да, судя по всему, придется посидеть в тюрьме. Нельзя сказать, что мысль эта не приходила мне ранее на ум — все-таки я был под подпиской о невыезде почти два года, но до того момента она была абстрактной, как бы имела отношение к постороннему человеку, а тут очень неприятным образом сразу применилась ко мне.

«Причудливая помесь пионерлагеря с желтым домом»

Кстати, с чудесной Зоей Световой я снова встретился почти сразу после приезда на Бутырку, был очень рад ее видеть, тем более, что был одарен по-царски из ее рук — книгой Владимира Буковского «И возвращается ветер». Тогда это было более чем кстати: единственная книжка, захваченная из дому, — сорокинский «Лед» — была уже прочитана дважды, тюремная библиотекарша пребывала то ли в летаргическом сне, то ли в длительном отпуске, радио в камере не работало, телевизора (чуть ли не единственного в корпусе) у нас не было, а темы разговоров с единственным сокамерником начали вальсировать по кругу.

Должен сказать, что книга меня немало приободрила. Ну, то есть она полна всяких ужасов, и, например, читая ту часть, где советских диссидентов признавали сумасшедшими со всякими злоключениями в психушках, я с опаской поглядывал через решетку на здание КД («Кошкин дом» — в терминологии арестантов тюремная дурка), злонравно расположенное напротив. Окна там всегда плотно занавешены, стены в прогулочных двориках, расположенных на крыше, как будто выше, и колючка, которой они обнесены, более колючая, чем в остальной тюрьме. Все это наводило на мысль о безысходном беззаконии, приковыванию наручниками к кровати, уколам аминазина и сумасшедших маньяках, ползающим по стенам, как человек-паук. 

Оптимист внутри меня заключил, что здорово сидеть не в 60-х в СССР, а в 10-х в РФ. 

Отправившись на этап, книгу я оставил сокамерникам, но уже в колонии заказал опять, чтобы обновить впечатления. 

Получив от Зои Световой запрос на сравнение уголовно-исправительной системы по Буковскому и по мне, я попросил библиотекаря найти книгу, т.к. количество прочитанного за это время превратилось в моей голове в литературный винегрет и я боялся, что стану сравнивать ИК-5 с «13-м апостолом» Быкова. Библиотекарь помочь мне не смог, поэтому я заказал «И возвращается ветер…» в 3-й раз, и теперь, если вам в викторине попадется вопрос «Кто является большим поклонником литературного таланта Буковского», смело называйте мое имя. 

Сразу оговорюсь, что сравнение в чистом виде опыта Буковского и моего бессмысленно. Это как сравнивать строительство Беломорканала с печатью дома на 3D-принтере. У него «профилактические избиения людьми в штатском», наружная слежка КГБ, бесконечные сроки, этапы, пересылки, колонии, психушки, ШИЗО, ПКТ, тюрьмы, голодовки — и все это на фоне бескомпромиссной борьбы с машиной тоталитарного государства в целом и машиной ГУЛАГа в частности. 

У меня же какая-то причудливая помесь пионерлагеря с желтым домом, который я и описать толком не могу, т.к. почти все время сижу в одиночке. К тому же срок у меня не серьезный, да и не досижен еще. 

Чтобы было наглядно понятно, о чем я, привожу пример. 

Буковский о карцере: «Ни книг, ни газет, ни бумаги, ни карандаша. На прогулку не водят, в баню не водят, кормят через день, окна практически нет, лампочка где-то в нише, в стене, у самого потолка, еле-еле потолок освещает. Один выступ в стене — твой стол, другой — стул, больше 10 минут на нем не посидишь. Вместо кровати на ночь выдается голый деревянный щит. Теплой одежды не полагается. В углу — параша, а то и просто дырка в полу, из которой целый день прет вонь. Словом, цементный мешок. Да еще курить запрещено. Грязь вековая. По стенам кровавая харютина, потому что туберкулезников сюда тоже сажают». Жесткач, правда? Без дополнительных комментариев перехожу к описанию по той же схематики кичи ИК-5 «Солнышко». 

Прогулка 1 час в день. Баня 1 раз в неделю (тут же, в здании ШИЗО). Кормят 3 раза в день по единым нормативам с остальным лагерем (я, как обладатель роста 190 см, получаю усиленное питание). Газеты и журналы, все, что выписал, — в полном объеме, ограничений на переписку нет, письменные принадлежности выдаются на 1 час (= ментовский беспредел). Доступ к библиотеке наравне с другими осужденными. С подъема освещение, как в морге, очень яркое, обеспечивается посредством ламп дневного света, запрятанных в железный зарешетчатый прямоугольник на потолке. Где-то там же прячется радиодинамик, извергающий «Радио Ваня» (хотя раньше, говорят, играла одна и та же сказка про Буратино). 

После отбоя светит лампяка ватт на 60, и если исхитриться и подтащить плафон с ней к краю опять же зарешетчатой ниши (тоже под потолком), можно вполне читать. В качестве кровати используют деревянные откидные нары. На ночь выдаются матрас и подушка с бельем и одеялом. В наличии намертво вмонтированные в пол стол и скамейка, размеры которых отличаются в зависимости от человекомест в камере. Выдают робу, закрепленную за ШИЗО, разрешают взять с собой свитер и нательное белье. Если зима, на прогулку выдают телогрейку и обувь. 

Туалет представлен отдельной метр-на-метр кабиной, закрытой стеной и дверью до потолка, оснащен нержавеющим унитазом (без стульчака). Пол деревянный. 

Не особо грязно, а, помнится, перед приездом ко мне представителей СПЧ даже побелили стены во всех камерах и оклеили двери в туалет пленкой «под дерево». За последний год не выявлено ни одного случая заболевания туберкулезом. В камере есть раковина, веник и совок, разрешено брать с собой мыло, полотенце, зубную щетку и пасту, религиозную литературу. 

Гуманизация — торжество прав человека в действии. Правда, надо сказать, в части это носит избирательный характер. Как правило, из положенного дают кусман занятно пахнущего хозмыла и инструментарий гигиены полости рта, книги выдают тоже своеобразно — по 1 в неделю (иногда на выбор надзирателя) и почему-то только в мягком переплете — всего таких в библиотеке штук 200, а так как карцер всегда полон, книги эти трудноотличимы от ветоши. Такое неравенство — следствие того, что уголовники не требуют реализиции своих прав, а возможно, и не догадываются о их наличии. 

Это справедливо и во времена Буковского, который отмечает, что уголовник куда более поражен в правах, чем политзэк. На помощь извне он надеяться не может , а вот подвергнуться совсем уж незаконному воздействию — вполне, поэтому протестуют уголовники в случаях совсем уж откровенного беспредела, который терпят до последнего. 

Поэтому стандартный арестант довольствуется мягким томиком «Доктор Ай Бандит» Донцовой, в котором не хватает половины страниц, использованных на неотложные нужды. А при проведении проверки в моей камере ШИЗО видно, что режимников аж передергивает — пачка газет и журналов, кипа писем, стопочка книг, опять же томик «Бхагават гита» в максимально твердом переплете, учебники без ограничения их количества, а в последний раз даже начали электронную книгу выдавать, в которой материалы для обучения на втором высшем образовании. В первые посещения ШИЗО за все это приходилось бить и бушевать. Ну, само по себе, бушуй-не бушуй — надзирателям-то плевать. 

Но по странному стечению обстоятельств сразу после моего заселения на кичу приезжает местный ОНК, или прокурор, или комиссия УФСИН, и, если мои законные требования не выполняются, о чем я очень красочно сообщаю, всем сразу становится неловко. 

Помню, когда меня в первый раз выдворяли в карцер, я требовал на комиссии воспитателей предоставить возможность взять с собой личные вещи по списку. Когда я, перечисляя предметы, дошел до туалетной бумаги, лицо тогдашнего начальника колонии преобразилось, глаза сузились хитрыми щелями и он с придыханием сообщил, что положенные 50 сантиметров в день мне выдадут. Ну через пару дней мне таки с недовольным видом выдал все, что я требовал, какой-то рдеющий сотрудник, и я использовал туалетную бумагу по-королевски, не отказывая себе в удовольствии послать начальника отряда еще за одним рулоном моей туалетной бумаги. 

Вообще, с этими 50 сантиметрами занятная штука. Выдаются они только в ШИЗО, хотя по нормативам положены на любого зэка в колонии (так же, как и мыло, зубная паста, бритва и т. д.). А теперь возьмите все это и помножьте на 1300 з/к и проведите параллель с грузностью ответственного за снабжение. Но это я отвлекся. 

«Представьте, в самом деле, если грешники в аду начнут права качать»

Возвращаясь к карцерам, а именно разнице в них. Чего уж говорить — разница гигантская и обусловлена она не только и не столько тем, что прошло 50 лет, а тем, что Буковский и ему подобные отчаянно сражались за свои права и добивались их реализации. И процесс этот действительно не знает ни начала, ни конца — если прочесть об условиях содержания у Достоевского в «Записках из Мертвого дома» или в «Погружение во тьму» Волкова, окажется, что Буковский сидел не так уж и страшно. 

Наверное, в каждый отдельно взятый момент такая борьба осужденных за права покажется странной, например, автор отмечает: «Особенно же возмущается общество, когда заключенный начинает заикаться о каких-то там своих правах или о человеческом достоинстве. Ну представьте, в самом деле, если грешники в аду начнут права качать, на что это будет похоже?» 

Ну и сейчас кто-то читает эти строчки и думает: «Это надо же какая наглость — кормят 3 раза в день, ни разу в день не бьют, а ему все мало — подавай книжки в твердом переплете и свежую прессу». 

А кто-нибудь, возможно, проведет аналогию между моими требованиями и эпизодом пародийной комедии «Голый пистолет», где зэки устраивают бунт из-за теплого шардоне и суфле комочками. 

В целом, думаю, что бесконечная борьба за «свое» всегда многоцелевая, например, Буковский борется за 15 грамм рыбы, чтобы выжить, Брейвик борется за право играть в Playstation-3 вместо отвратительной Playstation-2, чтобы напомнить о себе, но любая борьба такого рода — это в первую очередь борьба с системой как таковой. Суть смысла заключения в тюрьму — это наказание за нарушение закона и прививание к выполнению законов в дальнейшем, поэтому, когда зэку удается нахлобучить систему ее же правилами, он испытывает +++, нет, это нельзя описать, это можно только почувствовать. 

Понятное дело, событие то было заметное, и каждый з/к, который знал, что я выиграл суд у колонии, воспринимал это как личную победу, а я думал об этом как о победе общей. 

Хотя, в сущности, это вообще ничего не меняло — новые взыскания сыпались на меня нескончаемо, но даже 1000 наложенных взысканий не может перевесить одного отбитого. 

Не хотелось бы, чтобы у вас сложилось ощущение, что российским з/к остается бороться только за степень жесткости книжного переплета. ИК-5, как много раз отмечалось администрацией, — колония показательная и одна из лучших с точки зрения бытовых условий, но, может быть, вы слышали, что в России есть другие колонии, в которых я не был, поэтому не могу сказать по существу, но тюремная легенда гласит, что условия там куда ближе к середине прошлого века, чем к нормативам, установленным гуманным правительством. 

«Воспитательный момент отчетливо проявляется на рябом лице современного ГУЛАГа»

Вообще, должен сказать, что несмотря на движение вперед времени, технологий и условной демократии, сама система управления лагерями остается чертовски совковой, а все функционеры зеркально похожи на тех, что описывает Буковский. Более того, раньше система хотя бы отвечала за строительство светлого будущего для советских граждан — все мегастройки СССР совершались руками и на костях з/к, именно им мы должны быть благодарны за беломорканалы, норникели, БАМы — прочие ГРЭСЫ, поэтому уголовные исполнители могли работать в рамках понятно поставленной им задачи и относиться, например, к воспитательной работе, как к атрибутике. В современной России значение арестанта для народного хозяйства уже не так велико, думаю, что и сейчас силами осужденных заготавливается немало леса или изготовляется тонны спецодежды или мешков для инкассации, но это вряд ли является опорой национального благосостояния, в крайнем случае, служит основой для личного процветания чиновников УФСИН. Ну и что же? 

Если теперь нет задачи ударно, опережая пятилетку, что-то возвести, может, теперь воспитательный момент отчетливо проявляется на рябом лице современного ГУЛАГа? Абсолютно нет. 

Такие же бестолковые и бесполезные, смысл их присутствия непонятен ни зэкам, ни сотрудникам режима и безопасности, ни им самим. Вся их работа состоит в бессмысленном размножении бумажек, и всю эту толпу бездельников можно заменить 200 человекочасами работы программиста и девочкой с принтером (девочка может быть глупенькой и страшной). 

Ну, может, это говорит о частной неэффективности процессов в ИК-5? Тогда обратимся к газете «Казенный дом», всероссийской общественно-правовой газете Федеральной службы исполнения наказаний — главному официальному рупору, освещающему жизнь в российских тюрьмах. Газета основана в 2000 году, но бережно хранит лучшие традиции советской печатной пропаганды. Как водится, репортажи рассказывают, как в российских тюрьмах хорошо, как ударно перевоспитываются нарушители и как ужасно в тюрьмах других стран. Вот в КП №2 Чебулинского района Кемеровской области состоялось состязание дояров (статья: «Доить коров — мужское дело»). А вот заметка, что в ЛИУ-1 Алтайского края можно теперь обучиться на тестомеса, в Стерлитамак зэчки плетут мандалы, а вот уже проклятые американцы хитростью добиваются экстрадиции Эль Чапо у угнетенных мексиканцев (и в контексте статьи Эль Чапо чуть ли не Че Гевара), опять же в США Whole Foods отказались от продуктов, произведенных заключенными, из-за претензий покупателей (порочное общество, отвергающее труд заблудших агнцев), а в Бахрейне (подумать только!) людей в тюрьмах пытают током. 

Такая газета могла бы вполне издаваться в 60-х с похожим до буквы текстом, и тогда и сейчас ни одного кванта понимания, как надо исправлять и перевоспитывать, у ответственных толстяков нет, поэтому по традиции они продолжают скрывать свою бесполезность в горах бумажных отчетов и за мишурой восторженных статей о поголовном исправлении. 

«Тон книгоненависти укоренился в ДНК» 

Приведу другой пример: книги. Борьба режима с книгами поражает воображение. Врать не буду, подобно Буковскому я не прятал книг в тайники — вот там борьба с литературой в его время была идеологической. А теперь, видимо, носит инерционный характер. Ранее перечень запрещенных книг был куда обширней. Сегодня же под запретом в тюрьмах либо экстремистская литература из федерального списка, либо специализированная литература по единоборствам, оружию и т.д. Но тон книгоненависти, видимо, прочно укоренился в цепи ДНК тюремных администраций. 

И в «Бутырке», и в ИК-5, несмотря на четкую позицию законодательства, ФСИНовцы с упорством маньяков препятствуют получению литературы, что, как минимум, весьма стремно (что может быть безобиднее зэка с книжкой?), не говоря уже о том, что полезный воспитательный момент от чтения с легкостью перевешивает все мнимые мероприятия по перевоспитанию. Однако факт остается фактом. 

В ИК-5 после полугода препирательств администрацией разработана головоломная схема, по которой я смог получать книги, реализация ее сопряжена с кучей заявлений, рапортов, бессмысленным и многократным переводом денежных средств (от меня — на счет колонии, от колонии через московское казначейство — на счет почты, от них — продавцу книг) и после месяцев хождения специально обученного сотрудника с бумажками посылку я все-таки получаю. 

Но, конечно, такая вопиющая вольность как бельмо на глазу у некоторых и, естественно, требует традиционно неадекватного ответа от администрации, поэтому начальник воспитательного отдела (персонаж крайне неприятный, со всеми признаками базедовой болезни и другими весьма отталкивающими приметами) книжки, которые я передаю в библиотеку, натурально арестовывает и где-то складирует. Вначале он грозил помещать их на склад ИК-5 на мои личные вещи, но т.к. книг в ИК-5 я получил уже около полутысячи, а по закону суммарный вес личных вещей лимитирован, такая мера привела бы к необходимости излишек весь подвергнуть утилизации путем сожжения. 

Начальник воспитательного отдела ИК-5, думаю, с радостью бы развел костер из Джойса, Набокова, Платонова, Достоевского, Оруэлла, Кинга, Сорокина, Пелевина и других авторов, классических и не очень, прямо на центральной аллее колонии и, возможно бы даже, станцевал вокруг костра какой-нибудь маргинальный танец, но даже это уполномоченное существо чувствует, что в период борьбы страны с окружающими со всех сторон фашистами момент для костров из книг крайне неудачный. Поэтому пока ему остается раз за разом перечитывая начало «451 по Фаренгейту», мечтательно закатывать глаза, посматривать на арестованные книжки и ждать изменения политического дискурса. 

Опять же ни с кем другим из з/к никто так не церемонится. Книги в посылках не пускают, а найденные на шмоне книги без библиотечного штампа отбираются и без оглядки на неприятные исторические ассоциации жгут в лагерной котельной. 

Тюремная легенда гласит, что когда-то был спецрейд, когда изъяли всю исламскую литературу и с рук, и из библиотеки и сожгли. Думаю, Патриарх только бы порадовался такой ревностной защите православия. 

Причина такого отношения крайне туманна. Ну ладно в СССР — тогда в любой книжке можно было найти противоречащую коммунистической идеологии подоплеку, но теперь-то зачем? Среди зэка бытует мнение, что это делается, чтобы зэка меньше читали и не умнели, ибо с умным зэком совладать труднее. На самом деле не думаю, что это так. 

ГУЛАГ — огромная махина, и ее инерция чудовищна, и пока все на воле уже ловят покемонов, карательная система еще не до конца вышла из эпохи развитого социализма. 

«Эффективная борьба с жалобами — просто жалобы выкинуть» 

Ностальгия по «золотому времени» советских колоний пронизывает тут все и вся. Сотрудники мечтают о возрождении почти безграничной власти над рабами — зэками и сетуют на утраченный инструментарий угнетения человеческих существ. 

Хотя я должен согласиться с Буковским, в основной массе надзиратели — это вполне обычные люди (кроме отдельно взятых субъектов с откровенно исковерканной психикой и садистскими замашками), причин испытывать к ним персональной ненависти нет, работа у них действительно не сахар, по факту они тоже отбывают наказание, только бессрочно. Сами про себя они говорят, что они — винтики в огромной машине. Буковский говорит о том, что самому приятному из надзирателей поступи приказ расстрелять з/к, тот возьмет под козырек и выполнит, — такое свойство, как мне думается, вообще не зависит от времени. 

Прикажут — расстреляют и сейчас. 

Сейчас в ИК-5 не бьют, ну то есть обходится без совсем уж откровенного беспредела. Но это новейшая история. Место стало чересчур публичным, каждую неделю какие-нибудь проверки приезжают и т.д. Но недавно было совсем жестко, память об этом еще живет в интернатах и головах долгосидельцев. 

Утверждают, что без него никак. Буковский описывает такие воспитательные моменты, например, рассказывая, как однажды ночью в карцере насмерть забили уголовника Дикаря. Ну, видимо, Дикарь в терминологии избивавших его надзирателей подвергся тотальному исправлению. 

Чтобы у вас не сложилось впечатление, что что эпизод с уголовником Дикарем и ему подобными остался в далеком прошлом, должен сказать, что сегодня пытки в российских тюрьмах имеют место быть, хоть и не имеют такого тотального распространения, как в СССР. Чтобы убедиться в этом, можно изучить доклады нерукопожатных правозащитников, которых не мало. Сами зэки, понятное дело, эти доклады не изучают, но информация между местами заключения курсирует и «режимные» зоны хорошо известны, рассказы о них бравируют арестантское сообщество, обрастая подробностями, зачастую очень жуткими, и хотя в «Казенном доме» сообщают, что в саратовской колонии выстроен уникальный психологический климат, способствующий скорейшей ресоциализации, ни один зэк не захочет туда, т.к. все знают, что в тамошних колониях заставляют здороваться со служебными собаками и в силу «великого воспитательного момента» мало кто отказывается. 

Несмотря на то, что прошло полвека с описываемых Буковским событий, насилие и унижение человеческого достоинства щедро встречается в тюрьмах нашей великой Родины. 

Вот что неожиданно отличается в исправительных системах РФ и СССР — это инструментарий борьбы с режимом. Буковский очень детально отписывает, как политики и вдохновленные ими уголовники отправляют тысячи жалоб (ежедневно), меняют республиканскую статистику обращений граждан и так вызывают джинна большой комиссии из Москвы. 

Да, он говорит о том, что жалобы конфискуют, отбирают ручки и т.д., но эти попытки не могут остановить лавину обращений. 

Может быть, дело в особенностях ИК-5, а может, в системах отправки корреспонденции тогда и сейчас. Но, помнится, в период пребывания в карцере я однажды применил метод Буковского и писал по 30 жалоб в день, и по 2 на Генпрокуратуру, ну их просто тупо выкинули. 

Достаточно эффективная методика борьбы с жалобами — просто письмо можно выкинуть, и никогда не докажешь, что оно было, а точно прописанной процедуры отправки заказного письма не существует, т.е. доказать, что ты хотел отправить письмо заказным, тоже невозможно. Я, кстати, помню, что очень напрягся, когда представитель ОНК Орловской области, когда я был на пересылке в Орловском, СИЗО мне сказал: «ИК-5 — очень хорошая колония, оттуда совсем не поступает жалоб». В общем-то, это неудивительно, как оказалось. Поэтому редкие жалобы всегда отправляют нелегально. 

Но, с другой стороны, есть и другое отличие. 

Поэтому жалобы, конечно, действуют, и зэка, который отправил жалобу каким-то образом, администрация либо оставит в покое, либо предпочтет действовать через других зэков. 

Ну и, конечно, грандиозное отличие — это адвокат. Если зэк в состоянии нанять адвоката, то почти со 100% гарантией никакой беспредел со стороны администрации ему не грозит, да и вообще любая форма поддержки с воли очень помогает. 

Как пишет Буковский в те времена, и я подтверждаю это сегодня, совсем уж вопиющим угнетениям подвергаются только те, кто заведомо не будет жаловаться ввиду отсутствия способностей или ресурсов. 

Занятное размышление у Буковского: «Мир ''блатных'' или ''воров'' — чрезвычайно интересен как образчик чистоты народного правотворчества. Конечно, настоящих ''воров в законе'' теперь практически не осталось, но их ''идеология'' страшно живуча, до сих пор пронизывает почти все слои населения, особенно популярна среди молодежи и, по-видимому, никогда не умрет. Даже надзиратели живут теми же понятиями». 

Старик Буковский абсолютно прав. Движение живо и вместе с уголовно-исправительной системой продолжает эволюционировать и смягчаться. 

Законом осужденным запрещено объединяться в профсоюзы. Не удивительно, что все зэки страны объединены в единый нелегальный профсоюз А.У.Е. Конечно, многие понятия изменились и смягчились со времен Буковского. «Вор в зоне» не обязан заканчивать свой срок побегом, и его образ все больше смещается к понятию «гангстер», но базовые принципы остаются теми же самыми. Воровские законы, хоть они и не писаны, — просты, понятны каждому и декларативно справедливы. 

Слово вора — закон. Образ вора в законе пронизан героизмом, и я не знаю такого факта и не слышал ни одной байки про то, как вор в законе принял бы несправедливое решение. Почему это движение весьма и весьма популярно — не секрет. У арестанта есть простой выбор — не писаные, но простые и понятные законы, по которым живет основная масса зэка с понятными центрами принятия решений и методами защиты своих интересов, с другой стороны — администрация со сборником идиотских правил, которые она сама постоянно нарушает. Для порядочного арестанта выбор очевидный. 

«Система ведет себя жестко, профсоюз устраивает бунт» 

Но тут, конечно, не все так полярно. Мир сильно изменился, и технологии шагнули далеко вперед, поэтому над администрациями колоний всегда висит опасность того, что процесс избиения зэка ПРС (палка резиновая) будет тайно снят на запрещенный внутренними правилами смартфон и ролик с этим действом начнет быстро набирать просмотры на ЮТЮБ, поэтому для администрации предпочтительно действовать через других осужденных. Раньше им было проще — были секции дисциплины и порядка (СДП. — Открытая Россия) и одни зэки лупцевали других, потом другие восставали и резали первых. Но с недавнего времени этой дивной традиции, положенной еще при Сталине, был положен конец, и никаких СДП не существует. Ну это привело лишь к тому, что система в очередной раз перестроилась и так же действует через лояльных администрации зэков, просто формально не организованных, либо действует через блатных, которые, используя диалектику понятий (они ведь все-таки неписаные, поэтому практически могут быть применены по-разному), сжирают неугодных администрации личностей за какие-либо уступки и подачки в свою пользу.

Поэтому, повторюсь, движение и система существуют и изменяются неразрывно, как профсоюз и завод. 

Система ведет себя жестко, профсоюз устраивает бунт. Если зэков не трогают, то и бастовать нету смысла. 

Поэтому, если вы вдруг услышите новость о том, что в каком-либо исправительном учреждении начались волнения, можете быть уверены, что это результат поступков администрации. 

Зэку всего-то нужно: закурить, заварить, и желательно, чтобы не били и срок шел быстрее. 

Сравнивать взаимоотношения политических и уголовников, как было у Буковского и как сейчас, не имеет смысла, т.к. сейчас, к счастью, нет такого количества политических, чтобы их имело смысл выделять в отдельную касту. Но в целом описываемые отношения не поменялись. Любой зэк по умолчанию власть не любит, а тем более сейчас, когда страна фактически управляется ментами, поэтому любые люди, которые борются с властью, вызывают огромное уважение. Я говорил со многими з/к, которые сидели вместе или виделись на сборках с «болотниками», — о них всегда отзываются с глубоким пиететом. Ну и потом, фактор «учености», о котором говорит Буковский, имеет место и сейчас: многие зэки юридически неграмотны, поэтому просят помочь со всяческими кассационными жалобами и т.д. 

«''Кишка'' остается существенным инструментом воздействия на зэков» 

ИК-5 — это зона для первоходов — ранее не судимых. Т.к. под эту категорию попадают лица с погашенной судимостью, то в колонии все же есть ряд бывалых старичков, которые ранее сидели много где и в России, и в Союзе. Пока меня не усадили в одиночку, я со многими из них успел пообщаться, — все они утверждали, что ничего хуже «голодной зоны» быть не может, при этом взгляд их отражал какие-то воспоминания и события, участником которых совсем не хотелось бы быть. У Буковского много про это, начиная от пыточных правил кормежки через день в карцере, о которых я уже упоминал, оканчивая историями, как уголовники режут друг друга за пайку. Сейчас с этим стало гораздо лучше. Еда, конечно, дрянная, и, очевидно, как и раньше, нормы не выполняются до конца и также могут давать одно и то же блюдо изо дня в день месяцами, — но все же еда в таком количестве, что с голоду не умрешь. Кроме того, увеличено количество продуктовых передач и размер денежных средств, которые можно потратить в тюремном ларьке. 

При всем при этом «кишка» остается существенным инструментом воздействия на зэков. Удивительно, что даже сейчас, когда от голода не умирают, на какие омерзительные и подлые поступки могут пойти люди ради дополнительной передачки. 

Меня поразила одна история про двух семейников (если кратко, это такие близкие друзья, что все делят поровну) — один из них получил передачу, а другой пошел и настучал на него по какому-то поводу в администрацию, а когда его отправили в ШИЗО, с удовольствием съел всю передачку — не пропадать же колбасе. Ну, кроме того, тем, кто плохо работает, не выполняет норму, могут отказать в положенной передачке, — это незаконно, но если зэк не жалуется, то ничего страшного. 

Буковский также не мало говорит об обороте чая, запрещенного в те времена, описывая всяческие коррупционные темы, связанные с этим. Я, конечно, и до посадки знал, что зэки любят чифирь, но был поражен масштабом употребления чая в колонии. 

Сейчас чай в колониях разрешен, но с запретом на его употребление в ПКТ — ужаснейшая тупость, на мой взгляд, и нарушение элементарных человеческих прав, — то же самое, что и запрет на курение в ШИЗО, который якобы обусловлен правилами пожарной безопасности, — только почему что в камере ПКТ, которая один в один, как в камере ШИЗО, курить можно. 
«Моя тюрьма — это Путин из 31 декабря 1999 года»
Конечно, есть одно грандиозное отличие — это право на переписку. Если во времена Буковского его могли лишать, и это, должен сказать, — очень серьезное ограничение, то сейчас это невозможно — пиши и получай писем, сколько хочешь, более того, в обычных условиях содержания разрешены телефонные звонки, хоть ежедневно (хотя такое право может быть одпорчено способом организации телефонных переговоров).

Все-таки течение времени, введение института СПЧ, ОНК, повышение скорости распространения информации существенно изменили облик колоний и тюрем, но база осталась идентичной — раньше прятали в тайники книги и чай, теперь смартфоны и флэшки, дороги через веревочных коней. Прогулочные дворики, покрытые цементной шубой, чтобы не рисовали на стенах, стукачи, бегающие на доклад к куму, переживания, эмоции — все именно так, как и описывает Буковский. 

Противостояние з/к и администрации — такое же бесконечно бескомпромиссное, пусть и носит менее кровавый характер. 

Подбирая доступную аналогию, можно сказать, что тюрьма Буковского — это Путин образца прямой линии общения с россиянами 2016, когда он, развалившись на мешке общественных денег, в ответ на опасения, просьбы о мат. помощи, посмеиваясь, изображает рукой властно-успокоительный жест, говорит: «Не волнуйтесь, деньги есть» (позже его поправит напарник), а моя тюрьма — это Путин из 31 декабря 1999 года, сидящий на краю стульчика и сбивчиво поздравляющий нацию с Новым годом. Велика ли между ними разница? С одной стороны — пропасть, с другой — те же глаза-бусинки. 

Поставь во главе СПЧ бывшего мента, подбавь отставных силовиков, казаков и иных патриотических личностей в состав региональных ОНК, прими «закон садистов», попроси депутата Милонова (Яровую), Мизулину актуализировать нормы питания осужденных — «И возвращается ветер» будет читаться не как историческая повесть, а как хроника текущих событий. 

Олег Навальный, источник — «Открытая Россия»