О похищении Леонида Развозжаева

[Во вторник, 23 октября] члены ОНК Москвы в течение пяти часов ожидали в изоляторе «Лефортово» встречи с Леонидом Развозжаевым. Всё это время, как сообщили представители администрации, он и Константин Лебедев находились на следственных действиях. Это оказалось неправдой. Бóльшую часть этого времени они находились в своих камерах. Сопровождавший нас офицер назвал это «маленькой технической ошибкой». Но у меня есть большие подозрения, что увидеть ребят нам удалось лишь благодаря нашему упорству: по необъяснимым причинам их не хотели нам показывать. К Леониду Развозжаеву мы зашли в половине седьмого, хоть прибыли в изолятор в половине второго.

До нас там побывали и [член Общественной наблюдательной комиссии г. Москвы Антон] Цветков, и [Уполномоченный Президента по правам человека Владимир] Лукин. Они бодро отчитались, что факты пыток не подтверждаются. Дай им Бог здоровья. Рассказываю, что мы узнали со слов Леонида.

...Он отошел от здания комитета по беженцам [ООН в Киеве], чтоб купить себе булочку. Его схватили не менее четверых человек и бросили в микроавтобус с украинскими номерами. Руки и ноги связали скотчем. На любую попытку пошевелиться следовал пинок в спину или плечо. На голову натянули шапку — чтоб не видел, где находится.

Как полагает Леонид, именно на границе его из двери в дверь передали в другой микроавтобус с другими сопровождающими — русскими вместо украинцев, как ему показалось. Поверх скотча надели наручники с цепями, приковывающими руки к ногам, так, что он всё время находился в согнутом положении. Эти кандалы так и не снимали вплоть до Москвы. Еды и воды не давали, в туалет не водили. Какой-то из сопровождающих всё интересовался, наделал ли Развозжаев уже под себя. Привезли в подвал какого-то дома, видимо, частного. Стали угрожать, говорить: ты сейчас вообще вне правового поля, никто не знает, где ты, сегодня — ты, завтра — безымянный холмик. Твоя жена работает там-то, брат там-то, а дети там-то учатся. Требовали написать явку с повинной, чистосердечное признание, говорили, что это единственная возможность остаться в живых.

Явку Развозжаев писал в наручниках, поэтому, говорит, почерк сами увидите. Часть ему диктовали. Часть предлагали выдумывать самому, но спрашивали, что напишет. Он рассказывал, они не одобряли. «Что-то Удальцов слишком пушистый получается... как это он беспорядков 6 мая не хотел?.. нет, давай лучше вот так...» И писал. Про то, как получали финансирование на массовые беспорядки 6 мая, как организовали лагеря для боевиков, как оппозиция работает на иностранные спецслужбы, как планировали то ли взрывать, то ли блокировать железнодорожные пути. Писал, что брал деньги, хотя, конечно, никаких денег на беспорядки не брал... Для того, чтоб мог писать, сдвинули шапку с левого глаза. Увидел, что большинство людей вокруг — в масках. Был какой-то аналитик, который знал по именам даже самых несущественных членов протестного движения. Это Развозжаева удивило. После подписания «явки с повинной» заставили зачитать его под видеокамеру. Леонид ждет, когда видеопризнание появится в Интернете. Его он делал тоже в наручниках, но в кадр, он полагает, наручники не попали. Он полагает, что если бы не сделал всего этого, его бы уже не было в живых.

За эти три дня он съел один бутерброд — после подписания признания. Тогда же ему дали поспать сидя два часа. В том самом подвале. Через два часа после видеобращения оттуда уехали и через 4—5 часов уже были в Москве (Леонид предполагает, что находился где-то в Брянской области). Он уверяет, что всё, написанное им в «явке с повинной», неправда.

Затем он должен был позвонить следователю. Но следователя на месте не оказалось, и дальше переговоры с ним вели уже другие люди. У входа в Измайловский парк его пересадили в машину следователя — и тогда он понял, что подлость в том, что следователь прекрасно знает тех, кто мучил Развозжаева. Уверенности в этом ему прибавило и то, что когда в Следственном комитете он стал отказываться от «явки с повинной», помощник следователя отвел его в соседнее помещение и говорил: «Была же у вас договоренность, что ты всё будешь нормально делать...»

Леонид находится в подавленном психологическом состоянии. Он боится находиться в камере один — боится, что вернутся те люди, которые похищали и допрашивали его. К нему до сих пор не допустили адвоката. Как сказал сегодня следователь, Виолетту Волкову следователь к делу не допускает, так как после «явки с повинной» интересы Леонида приходят в противоречие с интересами других ее подзащитных. Он просит тогда других адвокатов. Называет [Марка] Фейгина, [Дмитрия] Аграновского.

Ну, можно, конечно, сказать, что пыток как таковых и не было, если не считать сковывание наручниками поверх скотча, чтоб не оставалось следов, угроз «сывороткой правды», от которой «дураком останешься на всю жизнь, но сначала проблюешься» (даже тазик не поленились принести), угроз убийством самого Леонида и его родных. Но за себя сказать не готова, как повела бы себя в подвале дома какого-то неведомого селения неизвестно где в неведомо какой республике. Очень хочется сказать, что не сломалась бы, не оговорила бы себя и других. Но совесть... нет, зачеркнуто. Не совесть — богатая фантазия не позволяет...

А Цветков — что Цветков, он же спецом пишет: «в Следственном комитете и СИЗО пытки не применялись». Он ничего не пишет про подвал в неизвестном домике. Развозжаев говорит, что пытался и ему об этом рассказать, но у Цветкова это интереса не вызвало...

Анна Каретникова — юрист программы «Горячие точки» ПЦ «Мемориал», заместитель председателя Общественной наблюдательной комиссии г. Москвы, координатор Союза солидарности с политзаключенными.

Заметка появилась в блоге автора на сайте «Эха Москвы».

Источник: Эхо Москвы. 2012. 23 октября.

По этой теме см. также комментарий Сергея Давидиса.